А тем временем Юдит наблюдала за мной, своим мужем. Что я делаю? Не надоело ли мне всё это? Не собираюсь ли я отослать ее прочь? Если да, ей точно нужно отложить как можно больше денег, и как можно быстрее. Она наблюдала за мной за столом и в постели. Когда я впервые это заметил, покраснел от смущения. В комнате было темно, наверное, к счастью для Юдит. Люди не знают, до чего могут дойти. Если бы я не взял себя в руки, мог бы ее убить. Мог бы. Нет смысла об этом говорить.
Это был просто взгляд в миг интимной нежности. когда я закрыл глаза, а потом снова открыл. Я увидел лицо в тусклом свете, знакомое осуждающее лицо, она осторожно улыбалась мне с едва заметной насмешкой. Потом я узнал, что эта жещина, с которой, как я думал, сейчас и в другие мгновения я разделял безусловную отдачу, ради которой я согласился на изгнание из царства человеческих и социальных установлений, в такие мгновения наблюдала за мной с нежной, но недвусмысленной насмешкой. Словно следила, изучала, говорила: 'Кто сейчас - этот молодой господин?', и 'А, он - мелкий дворянин'. А потом она меня обслуживала. Я понял, что Юдит не любила меня - ни в постели, ни за ее пределами. Она меня обслуживала, точно так же, как в те времена, когда была юной служанкой на хозяйстве, стирала мою одежду и чистила обувь. Точно так, как потом подавала мне блюда, когда я время от времени приходил к матери на обед. Юдит обслуживала меня, потому что такова была ее роль по отношению ко мне, и силой нельзя было изменить эти великие упрочившиеся человеческие отношения. Когда Юдит развязала свою странную войну против меня и моей жены, она ни секунды не верила, что эти отношения, эту жизненную роль, которая притягивала нас друг к другу и друг от друга отталкивала, можно уничтожить или изменить изнутри. Она не верила, что у нее в моей жизни может быть какая-нибудь другая роль, кроме роли прислуги. И поскольку она всё это знала, не просто умом, но и всем своим телом, нервами, снами, своим прошлым и генами, она никогда особо не спорила, просто выполняла то, что ей велели законы ее жизни. Сейчас я это понимаю.
Ты спрашиваешь, причиняло ли мне это боль.
Ужасную.
Но я не отослал ее прочь. Не сразу. Я был слишком тщеславен. Не хотел признать боль, которую она мне причинила. Я позволял ей служить мне какое-то время в постели и за столом, позволял ей продолжать красть. Не сказал ей даже потом, что знаю о ее печальных сомнительных делишках, не упомянул, что в моменты беззащитности в постели замечал ее насмешливый, высокомерный, любопытный взгляд.
Некоторые события можно осознать в полной мере лишь в конце, когда ничего больше не остается - в момент аннигиляции. Я осознал всё. Потом, со временем, выяснив кое-что еще, я спокойно попросил ее уйти. Она ушла без жалоб. Никаких сцен и споров. Юдит забрала свои пожитки - вещей у нее к тому времени накопилось много, включая дом и множество драгоценных украшений - и уехала. Уехала она так же молча и без комментариев, как когда-то приехала в пятнадцать лет. Оглянулась с порога с тем же молчаливым вопросительным равнодушием, с которым посмотрела на меня во время нашей первой встречи в холле.
Самое прекрасное в ее облике - глаза. Я до сих пор иногда вижу их во сне.
Да, ее забрал этот коренастый парень. Я даже дрался с ним на дуэли...такие пафосные вещи, но иногда просто нет другого выхода.
Смотри, старик, нас хотят отсюда выставить.
Счет, будьте добры. Получилось...нет, даже не думай! Это - моя забота, если позволишь. Ты - мой гость.
Нет, я не хочу лететь с тобой в Перу. Если человек вырос одиночкой, как вот я, какой смысл лететь в Перу или куда-то еще? Я понял, что никто не может мне помочь. Люди хотят любви...но в этом никто никогда помочь не сможет. Как только человек это поймет, он станет сильным одиночкой.
Вот что произошло, пока ты был в Перу.
Часть III
Что ты там рассматриваешь, милый? Фотографии? Смотри. Тебе ведь надо чем-то заняться, пока я варю кофе.