Сложный вопрос, милый. Я имею в виду вопрос удовлетворения...Иногда мне кажется, что это - самый сложный вопрос, который может задать человек.
Передай мне фотографию. Давно я на нее не смотрела...Да. этот человек был моим мужем. Другой? Который похож на артиста? Как знать? Возможно, он был артистом. Не настоящим артистом, честно говоря. Не артистом до кончиков ногтей, как вот ты, например. По нему это видно. Он всегда смотрел на меня с такой торжественной иронией, казалось, что он ни во что не способен поверить, ни в единую вещь на свете, ни во что и ни в кого - даже в себя, даже в идею себя как артиста. На этой фотографии он выглядит уставшим, когда я фотографировала, он уже немного состарился. По его словам, он тут выглядит каким-то потрепанным. Знаешь эти фотографии в газетах - 'до и после'. Я сделала это фото в последний год войны между двумя бомбардировками. Он сидел у окна, читал. Даже не знал, что его фотографируют. Не любил свои портреты - ни фотографии, ни рисунки. Не хотел, чтобы на него смотрели, когда он читает. Не хотел, чтобы с ним разговаривали, когда он молчит. Ему не нравилось...да, не нравилось...когда его любили. Как это? Любил ли он меня? Нет, милый, он меня не любил, даже меня. Просто терпел меня какое-то время в комнате, угол которой ты тут видишь. Этот книжный шкаф и все эти книги в нем - они были уничтожены вскоре после того, как я сделала фото. Комнату, которую ты видишь на фото, разбомбили. И дом, на четвертом этаже которого она находилась. Мы обычно там сидели между бомбардировками. Всё, что ты видишь на этой фотографии, было уничтожено.
Вот кофе. Пей. Вот твоя сигерета. Теперь слушай.
Я всегда нервничаю, когда говорю об этом, так что не удивляйся, милый, если заметишь вдруг мое волнение. С нами много чего случилось. С нами, жившими в Пеште во время оккупации, до нее и после. Очень милосердно, что ты в то время находился в провинции. Ты - мудрый человек. Прекрасно.
Ну да, я уверена, что в Зале всё было намного лучше. А вот мы гнили в подвалах Пешта в ожидании бомб, пережили тяжелые времена. Кроме того, тебе хватило мудрости вернуться в Пешт только в 1947 году, к тому времени правительство вернулось на место и бары уже были открыты. Я тебе верю, когда ты говоришь, что тебя встретили с распростертыми объятиями. Но никому об этом не рассказывай. Вокруг много плохих людей, и какой-нибудь еврей, выживший в лагере, может предположить, что у тебя были причины залечь на дно в Зале до 1947 года. Ладно-ладно, молчу.
Вот этот мужчина, похожий на артиста, однажды сказал мне, что мы все сошли с ума, все, кто пережил оккупацию. И все мы теперь - в сумасшедшем доме. Кем был этот господин, похожий на артиста? Ну, он был не барабанщиком. Лишь один барабанщик в мире имеет значение, и это - ты, милый. У него не было разрешения на работу в Италии, для той работы, которую он выполнял, разрешение не требовалось. Некоторое время он писал книги.
Не хмурься, я знаю, что ты не любишь читать. Мне невыносимо видеть эти морщины на твоем лбу. Не ломай себе мозги, ты о нем больше не услышишь. Что он писал? Стихи? Тексты для песен вроде тех, которые твоя группа играет в баре? Нет, не думаю, что такие же. Да, когда я его встретила, он носился с идеей написания песен для певцов в кафе, и он бы мог сочинять такие тексты, если бы его попросили. Потому что к тому времени никакие другие формы письма его не интересовали. Он мог бы даже писать рекламные тексты - настолько он презирал печатное слово. Он испытывал отвращение и к тому, что написал сам, а не только к текстами, написанным другими. Почему? На самом деле не знаю, но есть у меня кое-какие подозрения. Однажды он сказал мне, что понимает соженние книг, потому что ни одна книга в мире никогда никому не помогла.
Был ли он безумен? Ну, знаешь, такое никогда не приходило мне в голову. Какой ты умный!
Хочешь знать, что там происходило, в том изысканном доме, где я была служанкой? Ладно, я объясню. Но внимательно слушай то, что я собираюсь тебе рассказать, потому что это - не сказка, это - то, что в школьных учебниках называют историей. Знаю, книги и школы - не в твоем стиле. Тем не менее, слушай, потому что то, о чем я хочу тебе рассказать, исчезло из этого мира. Это - дела столь же минувших дней, как рассказы про древних венгров, которые ездили по миру на лошадях и отбивали бифштексы, привязывая их под седло. Они носили шлемы и доспехи, жили и умирали в них. Мои работодатели были столь же историческими персонажами, как эти древние венгры, как великий вождь Арпад, отец венгров, лидер семи кланов, как ты, может быть, помнишь со времен учебы в своей сельской школе. Дай мне сигарету. Спасибо. Вот примерно так всё и было.