Над чем ты смеешься? Поверь, этот дом был таким особенным, что даже туалетную бумагу везли из-за границы. Было четыре ванные: в ванной для старой госпожи на стенах - бледно-зеленая плитка, в ванной для молодого господина - желтая, в ванной для престарелого юноши - синяя. Четвертая ванная - для слуг. Во всех ванных, кроме нашей, была чудесная туалетная бумага из Америки. В Америке есть всё, что хочешь - масштабная промышленность и пруд пруди миллионеров. Хотелось бы как-нибудь туда съездить. Я слышала, что мой муж, первый, истинный, уехал туда после войны, решив, что сыт по горло 'народной демократией'. Но сейчас не хотелось бы с ним встретиться. Зачем? Какой в этом смысл? Иногда так бывает: двое людей сказали друг другу всё, что могли, и им больше нечего друг другу сказать.
Но в этом никогда нельзя быть уверенным. Некоторые разговоры продолжаются всю жизнь. Подожди, я не закончила!
. . .
В этом прекрасном доме у нас, слуг, была собственная ванная, но с обычной белой плиткой. Туалетная бумага, которой мы пользовались, тоже была обычная, белая, немного жесткая, насколько я помню. Это был благоустроенный дом.
Старик был главной движущей силой порядка. Всё работало гладко, как часы, с деликатной точностью часов утонченной дамы, купленных не две недели назад. Персонал просыпался в шесть часов утра. К ритуалу уборки относились с религиозным благоговением церковной мессы. Швабры, щетки, тряпки для вытирания пыли и мытья полов, тряпки для окон, правильные масла для паркета и мебели - утонченные масла, которыми мы натирали половицы, походили на эти дорогущие маски на основе яичных желтков, которые готовят в салонах красоты для гламурных дам, и я не могу забыть все эти волнующие устройства - например, пылесос, который не просто втягивает пыль с ковриков, но еще и чистит их, электрический полировальщик, который натирал паркет до такого сияния, что в нем можно было увидеть свое отражение. Я иногда просто замирала и любовалась своим отражением, как нимфы в древнегреческих мифах...да, я наклонялась и изучала свое лицо, мои глаза горели испуганным вниманием, как у статуи того наполовину юноши, наполовину - девушки, которую я однажды увидела в музее - он или она с обожанием смотрел(а) на свое пленительное отражение.
Мы каждый день одевались для уборки, словно актеры для представления. Надевали костюмы. Слуги надевали безрукавку - это была как нижняя рубашка, вывернутая наизнанку. Повариха была - словно медсестра в операционной в своем стерильном белом одеянии, голова покрыта белой косынкой, ждет хирурга и пациента, чтобы приступить к делу. Я была - словно одна из тех крестьянок в хоре оперетты, которая надела традиционный девичий капор, чтобы собирать ягоды на рассвете. Мне следовало понять, что такой наряд не просто очарователен, но и чист и гигиеничен, потому что мне не доверяли, считали, что я могу быть грязной, на мне может быть много микробов. Нет, в лицо мне это не говорили, конечно! Возможно, они даже об этом не думали, не столь пространно. Они просто мне не доверяли, не доверяли всегда и во всем. Такова была их природа. Они были невероятно подозрительны. Защищались от микробов, от воров, от жары и холода, от пыли и сквозняков. Защищались от износа и кариеса. Они никогда не переставали беспокоиться - о зубах или о состояни мебели, о своих акциях, о своих мыслях - о мыслях, которые они усвоили или одолжили из книг. Я никогда это не осознавала. Но поняла, что в то мгновение, когда я вошла в дом, они начали защищаться и от меня, от болезней, которые я могла принести. Почему я должна была принести болезнь? Я была юна и свежа, как маргаритка. И всё равно меня отвели на осмотр к врачу. Осмотр был ужасный, словно врач сам был не рад, что его проводит. Их местный врач был человеком пожилым, и во время этой кропотливой процедуры пытался шутить. Но как врач - действительно семейный врач - он в целом одобрял эту процедуру. В конце концов, в доме - молодой человек, еще студент, и, вполне вероятно, рано или поздно он захочет познакомиться с новой служанкой для черной работы, которую во всех смыслах просто выдернули из землянки. Они волновались, чтобы он не заразился от меня туберкулезом или сифилисом. Я даже подозревала, что старый врач, умный человек, немного стыдился этой необходимости столь дотошного профилактического осмотра. Убедившись, что со мной всё в порядке, меня терпели в доме, словно правильным образом выведенную собаку, которой не нужна прививка. Конечно, молодой господин не подцепил от меня никакую инфекцию. Но так получилось, что потом, намного позже, он на мне женился. Это была единственная опасность, от которой они не додумались застраховаться. Даже семейный врач не смог ее диагностировать. Думаю, старого господина хватил бы апоплексический удар, если бы он догадался, что моя болезнь может передаться посредством брака.