Нет, я не могу всё рассказать тебе о том, как это - быть богатой, потому что на это уйдет вся ночь - не просто одна ночь, тысяча и одна ночь, а потом - еще тысяча и одна, как в сказке, я могла бы рассказывать тысячу и одну ночь, годами. Так что я не буду дальше перечислять, что хранилось у них в комодах и шифоньерах, как много у них было приборов и аксессуаров, но поверь - это было похоже на огромный театральный гардероб, одежда на все случаи жизни, для каждого мгновения, для каждой секунды жизни! Всё это просто невозможно выдержать! Лучше расскажу, какими они были сами по себе, внутри. Если тебе интересно. Знаю, интересно. Так что просто лежи и слушай.
Понимаешь, со временем я поняла, что вся эта гора вещей - сокровища и безделушки, которыми они забили свои комнаты и серванты - на самом деле не нужна. Они в этом всём не нуждались. Конечно, они забивали квартиру этими вещами, но не были уверены, что всё это на самом деле можно использовать, и если да, то для чего. У старика были запасы одежды, которая подошла бы стареющему характерному актеру. Но видишь ли - он спал в ночной сорочке, носил скобки, выходил из ванной с подкрученными усами, и у него даже была намазанная бриллиантином щетка для усов с маленьким зеркальцем на верхушке...Он любил расхаживать по комнате в поношенном старом халате, хотя с полдюжины шелковых висели у него в шкафу - ее светлость дарила ему эти халаты на день рождения и на именины.
Старик слегка ворчал, но в целом был доволен тем, что всё в ажуре. Он следил за деньгами и за фабрикой, отлично адаптировался к роли, которую он отчасти для себя и создал, а отчасти - унаследовал, хотя втайне предпочел бы днем пить апероль-шприц и играть в кегли в соседнем пабе. Но старик был умен и понимал: то, что мужчина создает, неким образом создает его. Тот мужчина, артист, как-то раз сказал мне, что всё оборачивается против тебя и ты никогда не можешь быть свободен, потому что всегда находишься в плену творений, которые создал. Ну вот, старик создал фабрику и деньги, и смирился с мыслью, что он привязан к этим вещам и никогда не сможет от них сбежать. Вот почему он не играл днем в кегли в 'Пашарет', а вместо этого играл в бридж в клубе миллионеров где-то в центре города, несомненно - с кривой ухмылкой.
Этот старик был наделен горькой иронической мудростью, которую я не могу забыть. Когда я приносила ему апельсиновый сок на серебряном подносе по утрам, он поднимал глаза от своей английской газеты, которую просматривал в поисках сводок фондовой биржи, поднимал очки на лоб и близоруко тянулся к стакану сока....но под усами скрывалась горькая улыбка - так улыбаются люди, принимая лекарство, в эффективность которого они не верят...Одевался он с таким же выражением лица. И что-то такое было в этих усах. Усы у него были подстрижены, как у Франца-Иосифа - знаешь, у Дяди Йозефа - Какания, идеальная империя. Этот человек словно был пережитком другого мира, истинно мирных времен, когда хозяева были настоящими хозяевами, а слуги - настоящими слугами, когда великие промышленники мыслили категориями пятидесяти миллионов людей сразу, когда на заказ изготавливали новую паровую машину или современную блинницу. Старик был выходцем вот из такого мира, и, очевидно, новый мини-мир казался ему слишком маленьким, слишком узким. И, конечно, еще один пустячок - война.
И у него была эта насмешливая улыбка - смесь презрения к себе и отвращения к миру. Весь мир казался ему смешным. Как он одевался, как играл в теннис, как садился завтракать, как целовал ручку ее светлости - он был учтив и изящен...но во всём этом сквозила какая-то презрительная насмешка. Мне это в нем нравилось.
Я начала понимать, что они забивали дом всеми этими вещами вовсе не для того, чтобы их использовать: это была форма мании. Знаешь, как бывает: человек, пережив нервный срыв, начинает повторять одни и те же навязчивые действия - например, по пятьдесят раз в день моет руки. Вот так эти люди покупали одежду, перчатки и галстуки. Галстуки я запомнила особенно, потому что я с ними намучилась. В мои обязанности входило поддержание порядка при хранении галстуков старика и моего будущего мужа. Галстуков у них, должна сказать, было немало. Галстуки всех цветов радуги - галстуки-бабочки, строгие галстуки, завязанные галстуки - все они висели в своих шкафах по цвету. Кто знает, быть может, там были даже галстуки оттенков, находящихся за пределами ультрафиолетового диапазона, мне это вовсе не кажется невозможным.