Он был довольно высок, на пару дюймов выше меня. Вес у него был стабильный. Он контролировал свое тело так же, как свои слова и манеры. Набирал зимой несколько фунтов, но потом сбрасывал их в мае и оставался в таком весе до Рождества. Не думай, на диетах он не сидел. Забудь о диетах. Он просто обращался со своим телом так же, как мог бы обращаться с одним из своих сотрудников. От тела требовалось, чтобы оно работало на него.
Точно так же он обращался со своим ртом и со своими глазами. Его глаза и рот смеялись по отдельности, словно тогда, когда от них это потребуется. Никогда не смеялись одновременно. Он смеялся не так, как ты, мой драгоценный - так свободно, так нежно, глаза и рот улыбаются одновременно, как вчера, когда ты поистине превзошел самого себя - продал то кольцо, а потом пришел ко мне с хорошими новостями.
Ему такое никогда не удавалось. Я жила с ним, я была его женой, а до того - его служанкой. Разумеется, я была ему ближе, когда была служанкой, чем когда стала исключительно женой. Но даже тогда я никогда не видела, чтобы он рассмеялся от всей души, как ты.
Значительно лучше ему удавалось улыбаться. Когда я встретила в Лондоне этого толстого грека, мужчину, который столь многому меня научил - не надоедай мне вопросами о том, чему он меня научил, я не могу рассказать тебе всё, мы тут так просидим до рассвета - в общем, он меня предупредил, чтобы в Англии я никогда не смеялась в компаниях, потому что там это считается вульгарным. Мне следовало просто улыбаться, всё время улыбаться. Я тебе об этом рассказываю, потому что хочу, чтобы ты узнал всё, что может когда-нибудь тебе пригодиться.
Мой муж умел улыбаться так, словно ему плевать на чье-либо мнение. Иногда я так ему завидовала, меня просто тошнило, когда я думала о его улыбке. Словно он изучил это высокое искусство в каком-то загадочном университете, который посещают богачи, чтобы научиться улыбаться, и искусство улыбаться там - обязательный предмет. Он улыбался даже тогда, когда ему врали. Иногда я это с ним проделывала. Врала ему, и наблюдала. Врала ему в постели, и смотрела, что он будет делать. Бывали мгновения, когда это было просто опасно. Никогда не знаешь, как человек отреагирует, когда ему врут в постели.
Опасность вызывала у меня гибельный восторг. Я не удивилась бы, если бы однажды он просто схватил бы на кухонном столе нож и вонзил бы его мне в живот, как свинье на бойне. Конечно, это была лишь мечта, воображаемое исполнение желания. Я узнала этот термин от врача, с которым некоторое время консультировалась, потому что хотела быть модной, как другие, потому что я была богата и могла себе позволить несколько психологических проблем. Врач получал пятьдесят пенге в час. Эта плата позволяла мне лежать на кушетке в его кабинете и потчевать его своими мечтами, а также - всеми грубостями, какие только могла придумать. Есть люди, которые платят женщине, чтобы она лежала на кушетке и говорила гадости. А тут платила я, учила термины вроде 'подавления' и 'воображаемого исполнения желания'. Поверь, я много чего узнала. Нелегко жить с аристократом.
А вот улыбаться так и не научилась. Кажется, для этого нужно что-то еще. Может быть, нужна родословная, состоящая из предков, которые умели улыбаться. Я это ненавидела столь же сильно, как всю эту суету из-за пижам...Я ненавидела их улыбки. Врала мужу в постели, притворяясь, что мне нравится, хотя на самом деле не нравилось. Уверена, он знал, но разве он взял нож и ударил им меня? Нет, он просто улыбался. Он сидел на огромной французской кровати - его волосы были взъерошены, мускулы натренированы, мужчина в самом расцвете сил, слегка пахнущий сеном. Смотрел на меня тусклым взглядом и улыбался. В такие моменты мне хотелось плакать. Я была беспомощна от горя и ярости. Уверена, потом, когда он увидел разбомбленный дом, и еще позже, когда его выгнали с фабрики и отняли ее, он улыбался точно так же.
Эта безмятежная улыбка превосходства - наигнуснейший из человеческих грехов. Поистине, преступление богачей. Единственное, что невозможно простить. Я в состоянии простить людей, которые дерутся или убивают друг друга, если им нанесли обиду. Но если они только улыбаются и ничего не говорят, я просто не знаю, что с этим делать. Иногда у меня такое чувство, что никакое наказание не может быть для них достаточным. Я, женщина, выбравшаяся из землянки, ничего не могла противопоставить этому человеку. Мир не мог причинить ему вред, что бы ни делал с ним, с его богатством, с его землями и со всем, что для него важно. Эту улыбку нужно было стереть с его лица. Неужто эти знаменитые революционеры об этом не знают?