- Что такое жизнь женщины? - размышлял он. - Чувства владеют каждой ее клеткой, от головы до пят. Я прекрасно об этом знаю, но понимаю лишь на интеллектуальном уровне. Я не могу поддаться чувствам.
- А ребенок? - громко спросила я.
- В том-то и дело, - резко ответил он, его голос слегка дрогнул. - Я готов со многим мириться ради ребенка. Я люблю ребенка. Через ребенка я могу любить тебя.
- И я...., - начала я, но не закончила. Не решилась сказать мужу, что и для меня ребенок - средство моей любви к нему.
Той ночью мы долго разговаривали и долго молчали. Иногда мне кажется, что я помню каждое слово.
- Женщине этого не понять. Жизнь мужчины зависит от состояния его души. Остальное - дополнение, побочный продукт. А ребенок? Ребенок - удивительное чудо, - сказал муж и повернулся ко мне.
- Сейчас - подходящее время, чтобы принести обеты. Давай поклянемся прямо сейчас. Поклянемся друг другу, что всегда будем вместе. Но попытайся любить меня немного меньше. Больше люби ребенка, - умолял муж, немного хрипло, словно угрожал мне. - Твое сердце должно отпустить меня. Вот всё, чего я хочу. Ты знаешь, у меня нет никакого корыстного мотива. Я не могу жить под эмоциональным давлением. Есть мужчины более женственные, чем я, для них жизненно важно быть любимыми. Есть другие, они даже в самые лучшие времена всего лишь терпят то, что их любят. Я - из таких мужчин. Это - некая застенчивость, если угодно. Чем более мужественен мужчина, тем он более застенчив.
- Чего ты хочешь? - крикнула я. - Что я могу сделать?
- Давай заключим пакт, - сказал он. - Давай сделаем это ради ребенка, тогда мы сможем остаться вместе. Ты знаешь, чего именно я хочу. Только ты можешь мне помочь, - сказал муж, хмурясь. - Только ты можешь ослабить этот узел. Если я действительно захочу уйти, я просто уйду. Но я не хочу бросать ни тебя, ни ребенка. Сколь невозможным это ни кажется, я буду стараться более настойчиво. Я хочу, чтобы мы оставались вместе, вместе, но не так напряженно, не так неограниченно, не под вопросом жизни и смерти. Потому что я так больше не могу, - добавил он. - Мне очень жаль, но просто не могу, - и он вежливо улыбнулся.
Потом я спросила глупость:
- В таком случае, зачем ты на мне женился?
- Когда я на тебе женился, я знал о себе почти всё. Но о тебе знал недостаточно. Я женился на тебе, потому что не знал, что ты любишь меня настолько сильно.
Он произнес это почти испуганно.
- Разве это преступление? - спросила я. - Разве это преступление - любить тебя так, как люблю я?
Он рассмеялся. Он стоял во тьме, курил сигарету и нежно смеялся. Это был грустный смех, но вовсе не циничный или надменный.
- Это хуже, чем преступление, - ответил он. - Это - ошибка.
Потом добавил дружелюбно:
- Не я придумал этот ответ. Первым это сказал Талейран, когда узнал, что Наполеон приказал казнить юного герцога Энгиенского. Я должен тебе сказать, это - клише.
Плевать мне на Наполеона и герцога Энгиенского! Я понимала, что именно он хочет сказать. Я начала с ним торговаться.
- Послушай, - сказала я. - Положение ведь может быть не настолько невыносимым. Мы оба будем стареть. Может оказаться, что тепло любви согреет тебя, когда ты начнешь мерзнуть.
- Ну вот в этом-то и дело, - тихо ответил он. - В этом всё дело. В этой мысли, что старость неизбежна, что она подкрадывается к нам.
Когда муж это говорил, ему было сорок восемь, сорок восемь исполнилось именно той осенью. Но выглядел он намного моложе. Стареть он начал после нашего расставания.
Больше мы той ночью это не обсуждали. И на следующий день не обсуждали, никогда. Через два дня поехали домой. Вернувшись, мы нашли ребенка в лихорадке. Через неделю он умер. После этого мы никогда больше не говорили о личном. Мы просто жили вместе и чего-то ждали. Чуда, наверное. Но чудес не бывает.
Однажды в полдень, через несколько недель после смерти ребенка, я вернулась с кладбища и пошла в детсткую. Муж стоял в темной комнате.
- Что ты здесь делаешь? - грубо спросил он. Потом пришел в себя и вышел из комнаты.
- Прости, - бросил через плечо.
Комнату обставлял муж. Лично выбирал всю мебель, расставлял, именно там, где мебель должна стоять. По правде говоря, он редко заходил в комнату, пока ребенок был жив, и даже тогда стоял смущенный на пороге, словно боялся неуклюжести и смехотворности эмоциональной сцены. Но он каждый день просил принести ребенка ему в комнату, каждое утро и каждый вечер ему должны были предоставить отчет о том, как ребенок спал, и общий отчет о его здоровье.