У меня болело сердце, когда я это слышала. 'Что они знают?' - думала я. Я понимала чувства людей, которые не жили здесь, не были с нами, не знали, что чувствовали миллионы людей, наблюдая, как их прекрасные мосты через Дунай взрывают, мосты, которые существовали сотни лет. И я знала, что мы почувствовали, когда в один прекрасный день смогли снова пешком пересечь реку: у нас перехватило дух, словно у Курука или Лабанка, или у турецких завоевателей много столетий назад. Никто не сможет нас понять, если не был тогда здесь с нами! Почему меня должно волновать, как долго существуют мосты в Америке? Наш мост построили из гнилой древесины и металлолома, и я перешла по нему реку раньше многих других. Точнее, я перешла по мосту одна из первых, брела в длинной очереди вслед за остальными, и вдруг увидела на другой стороне моста своего мужа, он переходил по мосту из Пешта в Буду.
Я вышла из очереди и побежала к нему. Обняла его за шею. Все начали на меня кричать, и в конце концов полицейский оттащил меня, потому что я мешала движению человеческого конвейера.
Подожди, дай высморкаться. Какой ты милый! Ты не смеешься надо мной, ты действительно слушаешь. Слушаешь внимательно, как ребенок, ждущий окончания сказки.
Но это была не сказка, милый: там не было настоящего начала и настоящего конца. Жизнь бурлила вокруг и внутри нас - жителей Будапешта. У наших жизней не было четких очертаний, не было надлежащей рамы. Словно что-то смыло границы. Всё просто происходило, без рамок, без границ. Сейчас, намного позже, я все равно не знаю, где нахожусь, где начинаются и где заканчиваются события моей жизни.
Достаточно будет сказать, что именно это я чувствовала, когда бежала по мосту. Это не был расчетливый, продуманный рывок: ведь за несколько мгновений до этого я не знала, жив ли человек, который был моим мужем - так давно, до начала времен, во времена, которые мы называем историей. Эти времена, кажется, были вечность назад. Люди не измеряют время своей жизни с помошью часов или календарей, посредством личного времени, которое принадлежит только им. Никто не знал, выжили ли другие: их возлюбленные, люди, с которыми они делили кров. Матери не знали, живы их дети или погибли. Пары встречались случайно на улице. Мы, кажется, жили во времена без истории, в доисторические времена до появления земельных реестров, номеров домов и адресных справочников. Каждый жил, где придется, где удалось поселиться. И в этом хаосе, в этой цыганской жизни присутствовал какой-то домашний уют. Возможно, именно так люди жили в тусклом далеком прошлом, когда ни у кого не было дома, лишь орды и племена блуждали повсюду, цыгане в кибитках с немытыми детьми, путешествующие без цели. Это была вовсе не плохая жизнь. Она нам почему-то была знакома. Под слоями накопленного мусора мы, кажется, хранили воспоминания о других, менее оседлых временах.
Но не поэтому я побежала к нему, не поэтому начала обнимать его на глазах у тысяч людей.
В это мгновение - пожалуйста, не смейся - что-то во мне сломалось. Поверь, я продолжала жить, как обычно. Носила бюстгальтер, пережила осаду и то, что ей предшествовало, с достоинством: чудовищные злодеяния нацистов, бомбежки, террор. Правда, я была не совсем одна. Когда оказалось, что война - смертельно, отчаянно опасна, я несколько месяцев прожила со своим другом-артистом: пожалуйста, не пойми меня превратно. Насколько я поняла, он - импотент. Мы никогда это не обсуждали, но если мужчина и женщина живут вместе в одной квартире, непременно возникает романтическая атмосфера. А в тех пустых комнатах эта атмосфера не возникла. Но я вовсе не удивилась бы, если бы однажды ночью он ворвался в мою комнату и задушил меня голыми руками. Иногда я спала в его квартире, потому что каждую ночь звучала воздушная тревога, а мне не всегда удавалось добраться домой, минуя посты противовоздушной обороны. А теперь, когда прошло столько лет и этот мужчина уже умер, у меня почти такое чувство, что я с ним переспала, или с кем-то вроде него, с человеком, который решил отречься от мира, отказался от всего, что люди считают самым важным в жизни. Для него это была словно терапия по выработке рефлекса отвращения: он хотел избавиться от волнующего, но отвратительного наваждения, вызывающего такую же зависимость, как алкоголь, наркотики, тщеславие...всё. Моя роль в его жизни сводилась к роли сиделки - я должна была его нянчить.