Это правда, я проникла сначала в его квартиру, а потом - в его жизнь. Знаешь, вот есть воры-форточники, проникающие в жилище, а есть женщины-кошки, пробирающиеся в жизнь мужчины, когда он беззащитен, а оказавшись там, они уволакивают всё, что найдут: воспоминания, впечатления, много чего. Потом им это всё наскучит, и они это всё продадут: продадут всё, что им удалось похитить. Не то чтобы я продала что-то, полученное от него, и я тебе рассказываю всё это, потому что хочу, чтобы ты узнал обо мне всё, прежде чем меня бросишь, или прежде чем я брошу тебя. Он просто терпел меня рядом с собой в любое время - утром, днем и вечером...Единственное правило - я не должна была его беспокоить. Мне было запрещено с ним разговаривать, когда он читал. Он часто сидел с книгой и ничего не говорил. Я могла приходить и уходить из квартиры, когда пожелаю, могла делать всё, что захочу. Всё время падали бомбы, все жили одним мгновением и не строили планы на следующее.
Думаешь, это были ужасные времена? Погоди, дай подумать. Думаю, это было время открытий. Вопросы, над которыми мы никогда по-настоящему не задумывались, от которых отмахивались, стали слишком реальны. Что за вопросы? Ну, тот факт, что в жизни нет смысла и цели, например, но и многое другое. Мы быстро привыкли к страху, страхом можно пропотеть, как при лихорадке. Просто всё изменилось. Семья больше не была семьей, работа больше ничего не стоила. Любовники занимались любовью впопыхах, словно дети, жадно поглощающие пищу, хватая столько конфет, сколько смогут, набивая ими рот, пока не видят взрослые....потом дети начали удирать, устраивали игры в хаосе улиц. Всё рушилось: квартиры, отношения. Бывали мгновения, когда мы верили, что наши дома, работа и люди в целом имеют для нас какое-то значение, хотя бы в психологическом смысле, но после первой бомбардировки вдруг поняли: всё, что прежде было для нас важным, потеряло смысл. Но не только бомбардировки. Все чувствовали: помимо сирен воздушной тревоги, шныряющих туда-сюда желтых автомобилей, помимо людей, лишившихся дома, бронированных патрульных машин, набитых трофеями, солдат, возвращающихся с фронта, беглецов в сермяжных крытых вагонах, помимо толп, бродящих караванами, словно цыгане, есть что-то еще. Больше не существовало четкой зоны боевых действий: война шла в том, что осталось от мирной жизни - на наших кухнях, в наших спальнях, в нас самих. Бомба попала в нас, и всё, что прежде скрепляло социум, даже если это было всего лишь равнодушие или лень, взорвалось. Во мне тоже что-то взорвалось, когда я увидела мужа на этом горбатом мосту через Дунай. Взорвалось, как чертова огромная бомба, которую бросили на обочине русские или нацисты.
Наш роман был взрывом чисто в киношном духе - фильм такой глупый и низкопробный, обычно там директор компании женится на стенографистке. В тот миг я поняла, что на самом деле не друг друга мы искали в жизни, поняла, что для него любовная связь ассоциировалась с чем-то иным: с ужасной виной, которую он ощущал под кожей, с виной, которая грызла его плоть. Он хотел передать мне то, с чем не мог примириться. Что это было? Богатство? Его желание узнать, почему в мире существуют богатые и бедные? Всё, что говорят по этому поводу писатели, политики и демагоги, гроша ломаного не стоит. Забудь лысых профессоров в очках в роговой оправе, забудь сладкогласых проповедников и волосатых громогласных революционеров. Правда - намного ужаснее, чем всё, что они тебе говорят. Правда заключается в том, что на земле нет справедливости. Возможно, именно это искал мой муж: справедливость. Не потому ли он на мне женился? Если он хотел только мою кожу или плоть, ему не обязательно было жениться на мне - он мог получить это по более низкой цене. Быть может, ему хотелось восстать против мира, в котором он вырос, как восстают сыновья богачей, становятся утонченными, благоуханными революционерами. Как знать, зачем? Потому что они не могут вынести то, кем являются, потому что им слишком повезло в жизни, потому что спорта и извращений им уже недостаточно, так что нужно идти играть на баррикадах. Ну вот, он выбрал другую форму бунта, вовсе не каторжную пытку - жизнь со мной. Мы с тобой поднялись со дна, из болот Залы, нам этого не понять, милый. Одно можно сказать наверняка - он был истинным джентльменом. Не в том смысле, в котором является джентльменами большинство титулованной знати. Он не был подобен 'Сэру Такому-то' или 'Барону Как-Бишь-Его', которые толкались локтями, чтобы пробиться к дворянскому гербу. Мой муж был человеком порядочным, он был сделан из более тонкого материала, чем большинство бастардов его класса.