Прошу, не думай, что это была улыбка насмешливого превосходства. Это была просто вежливая улыбка, которая появляется у людей, когда они услышат шутку - не смешную и не скабрезную...так улыбается хорошо воспитанный человек, когда ему всё равно. Он был довольно бледен, не сомневайся. Если присмотреться, было заметно, что он тоже сидел в подвале. Но бледность у него была того рода, которая бывает, если ты несколько недель болел, а потом первый раз вышел из дома. У него были бледные глаза. В губах - ни кровинки. В остальном он выглядел так же, как всегда, как всю свою жизнь...скажем так, после десяти часов утра, когда побреется. Возможно, даже еще в большей степени. Но, быть может, у меня возникло такое впечатление из-за всего того, что нас окружало, потому что он выделялся так же, как выделяется музейный экспонат, если достать его из стеклянной витрины и перенести в грязную квартиру рабочего. Вообрази: что, если статую Моисея, которую мы видели вчера в тускло освещенной церкви, поставить в доме какого-нибудь местного мэра, между двумя кабинетами. Да, мой бывший муж - вовсе не такого рода шедевр, как та статуя Моисея. Но он в то мгновение просто был собой - музейным экспонатом, оказавшимся на улице. И улыбался.
Мне сейчас очень жарко! Только взгляни, какие у меня красные глаза - вся кровь прилила к голове. Это потому что я никогда ни с кем это не обсуждала. Быть может, меня это снедало, а я не знала об этом. И теперь меня бросает в жар, когда я об этом говорю.
Этому мужчине не было нужды мыть ноги, мой милый: он сам мыл их по утрам в подвале, можешь быть уверен. Он не нуждался в том, чтобы кто-то ему сказал, что всё изменилось - ему не нужны были успокоительные средства, не нужно было утешение. С начала и до конца он настаивал на том, что в жизни есть только один смысл, одна цель. Это - вежливость. Хорошие манеры были знаком неуязвимости. Словно его внутренности сделаны из мрамора. И этот человек, мраморный внутри, а снаружи облаченный в плоть и кровь, одетый в доспехи 'не тронь меня', не приблизился бы ко мне ни на дюйм. Недавнее землетрясение, которое сотрясло и изменило все страны, не возымело ни малейшего действия на его каменную фигуру. Я почувствовала, что он скорее умрет, чем скажет хоть единое слово кроме 'Я думаю, что...' или 'Я боюсь, что...'. Если бы он на самом деле поинтересовался, как я поживаю и не нуждаюсь ли в чем-то, я бы ему рассказала, и, уверена, он сделал бы всё, чтобы мне помочь. Он сразу же снял бы свой плащ или отдал бы мне наручные часы, которые русские по рассености забыли украсть, и улыбнулся бы, просто чтобы показать, что он больше на меня не злится.
А теперь слушай. Я расскажу тебе то, что никогда никому не рассказывала. Неправда, что люди - всегда жадные и одичавшие. Иногда они очень хотят друг другу помочь. Но оказание помощи не имеет ничего общего с добротой или эмпатией. Лысый мужчина, вероятно, был прав, когда сказал, что иногда люди - хорошие, потому что слишком многое препятствует тому, чтобы они были плохими. Скажем точнее: мы - хорошие просто потому, что боимся быть плохими. Вот что сказал лысый мужчина. Я никогда никому об этом не говорила. Только тебе сейчас говорю, милый, любовь моей жизни.
Мы не могли вечно сидеть у входа в пещеру напротив минерального источника. Вскоре мой бывший муж закашлялся, прочистил горло и сказал, что он думает, что, наверное, нам лучше встать, погода прекрасная, прогуляемся среди разрушенных вилл горы Геллерт. И да - он боялся, что у него больше не будет такой возможности со мной поговорить в ближайшем будущем. Он думает, что мы должны использовать оставшееся у нас время. Он выразился не в точности так, но в том и не было нужды - я сама прекрасно знала, что это - наш последний разговор. И вот мы отправились на прогулку на гору Геллерт, бродили по крутым тропам среди руин и трупов животных. Был солнечный зимний день.
Мы гуляли примерно час. Я понятия не имела, о чем он думал, когда я ходила в последний раз рядом с ним по склонам горы. Он говорил спокойно, не выражая какое-то чувство явно. Я тактично поинтересовалась, как он сюда добрался и что с ним произошло, и ведь правда мир безумен и перевернут с ног на голову? Он очень вежливо ответил, что всё прекрасно такое, как есть. Всё - так, как должно быть. Он имел в виду, что полностью разорен, у него ничего не осталось, и он готовится уехать за границу, чтобы зарабатывать на жизнь ручным трудом. Я остановилась на одном из поворотов петляющей дороги и очень осторожно спросила у него - я даже не решалась смотреть ему прямо в глаза - спросила, что, по его мнению, будет дальше, во что превратится мир.