Ничего привлекательного не было ни в нем, ни в его окружении. Ни одна женщина не покончила из-за него с собой. Его имя ни разу не появилось в газетах, он не был замешан ни в каких пикантных слухах. Я как-то слышала, что когда-то у него действительно была определенная репутация. Но к концу войны это уже забылось. В глазах общества этот человек был - просто мертвее некуда.
Поверь, я не могу рассказать тебе о нем ничего интересного. У меня даже нет его фотографий. Он не любил фотографироваться. Иногда вел себя, словно опасный преступник в бегах, который боится, что кто-то может найти его отпечатки пальцев на бокале, из которого он пил. Он был - словно вор, живущий под вымышленным именем. Да, вероятно, он был интересен, но только потому, что изо всех сил противился тому, чтобы его сочли интересным. Он не стоит того, чтобы о нем говорить.
Не шантажируй меня. Терпеть не могу, когда ты так делаешь - умоляешь и угрожаешь одновременно. Хочешь, чтобы я и его тебе отдала? Как кольцо и доллары? Я должна отдать всё? Хочешь всё у меня забрать? Ну ладно, и это тебе отдам. Конечно, когда ты меня бросишь, я останусь вовсе с пустыми руками. У меня не останется ничего своего. Ты этого добиваешься? Прекрасно, я тебе расскажу. Но не воображай, что это значит, что ты меня оставил в дураках или что ты сильнее меня. Это не ты силен, это я - слабая.
Об этом тяжело говорить. Как если бы я захотела говорить о чем-то, находящемся не совсем в нашем мире. Я могу говорить лишь о вещах материальных - в смысле, о том, что существует в более простой версии повседневной жизни. Но есть люди, которые живут не только в повседневной реальности, но и в какой-то другой плоскости. Эти люди могли бы рассказать о том, что находится не здесь, и их рассказ звучал бы столь же интересно, как детективная история. Этот человек сказал мне, что всё было реальным - не только материальные объекты, которые можно было схватить, но и концепции. Если небытие было концепцией, оно его интересовало. Он подержал бы небытие в руках, повертел бы, рассмотрел бы со всех сторон, как предмет. Не хлопай так на меня глазами, вижу, ты не понимаешь. Я тоже не понимала, но потом каким-то образом начала нащупывать путь. Находясь в его обществе, я увидела, как в его руках и в мозгу даже сама идея небытия начинает превращаться в реальность, растет и наполняется смыслом. Это был его фокус...Не забивай себе этим голову, это слишком затейливо для людей вроде нас.
Как его звали? Ну, когда-то его имя было на слуху. По правде говоря, я прежде не читала ни одной его книги. Когда я встретилась с ним впервые, думала, что он играет со мной так же, как играл со всем и со всеми. Потом я разозлилась и села читать его книгу. Поняла ли я ее? Да, отлично поняла. Он использовал простые слова, которые люди используют в разговоре. Он писал о хлебе и вине, как людям следует есть и гулять, и о чем следует думать во время прогулки. Словно написал учебник для простофиль, не имевших ни малейшего понятия, как наполнить жизнь смыслом. Кажется, именно такова была тема книги. Но книга была с подвохом, потому что под всей этой кажущейся естественностью великой простоты и идиотизма, под тоном доброго учителя скрывалось что-то еще, некая гримаса безразличия. Словно за всем - за книгой, за тем фактом, что он - мужчина, пишущий книгу, за концепцией читателя, который держит эту книгу в руках, читателя то очарованного, то мрачного, то чувствительного, читателя, пытающегося понять содержание книги - скрывался порочный подросток, наблюдающий исподтишка и довольно потирающий руки. Вот что я чувствовала, читая книгу. Я понимала все отдельные строки, но не книгу в целом. Я на самом деле не понимала, какова его цель. Не понимала, зачем он пишет книги, если не верит ни в литературу, ни в читателей. Ни один читатель, сколь внимательно ни изучал бы он эту книгу, не смог бы понять, что на самом деле думает автор. Читая книгу, я злилась всё сильнее. На самом деле я ее даже не дочитала - просто швырнула в дальний угол комнаты.
Потом, живя рядом с ним, я рассказала о своем поступке. Он выслушал меня с должной серьезностью, словно был священником или домашним учителем. Кивнул. Поднял очки на лоб. И согласился с величайшей симпатией в голосе.
- Позор, - сказал он и сделал жест, словно швыряет эту и все остальные свои книги в дальний угол комнаты. - Отвратительная, мерзкая книжонка.