Он не спросил, что я сейчас делаю, где или с кем живу. Ему было интереснее узнать, пробовала ли я оливки, фаршированные перцем пимьенто.
Что за безумный вопрос! Я посмотрела в его глаза, смотрела неотрывно в эти серо-зеленые пытливые глаза, тревожаще серьезные глаза. По тому, как он смотрел на меня тогда в той тихой кондитерской среди падающих бомб, ты решил бы, что наша жизнь зависела от моего ответа.
Я задумалась, потому что не хотела ему врать. Ответила: 'Да, я их пробовала'. Естественно, я их пробовала, однажды ела их в Сохо, итальянском квартале Лондона, в ресторанчике, куда привел меня грек. Но грека я не упомянула. Подумала: 'Зачем упоминать грека наряду с оливками?'.
- О, это хорошо, - с облегчением вздохнул он.
Слегка неуверенно - я никогда не решалась говорить с ним так, как мне на самом деле хотелось бы - я спросила, почему это такая хорошая новость - то, что я ела оливки, фаршированные пимьенто.
Он выслушал мой вопрос абсолютно серьезно.
- Потому что сейчас их нигде не достать, - поспешно ответил он. - Во всем Будапеште сейчас не достать оливки. Прежде их можно было купить в центре города, в уважаемой лавке деликатесов,.., - он сообщил название, - но у нас никогда не было принято начинять оливки пимьенто. Потому что Наполеон со своей армией дошел только до Дьёра на севере.
Он закурил и кивнул, словно сказать на эту тему больше было нечего. У нас над головой висели старинные венские часы с маятником, я слышала их тиканье. А вдали продолжались взрывы - звук был такой, словно откормленное животное пускает ветры. Всё было - как во сне. Сон был вовсе не приятный, но, несмотря на это, я была на удивление спокойна, как всегда потом, находясь рядом с ним. Не могу тебе объяснить. Я никогда не была счастлива рядом с ним - иногда я его просто ненавидела, он часто приводил меня в ярость. Но с ним никогда не было скучно. Я не была нетерпеливой или раздражительной. Это было нечто иное - как если бы я сняла туфли или бюстгальтер в компании, как если бы я смогла полностью раздеться, избавиться от всего, чему меня учили. Мне с ним просто было спокойно. Впереди нас ждали самые жестокие недели войны, но я никогда не была так спокойна и умиротворена, как в течение тех недель.
Иногда я ловила себя на мысли, что жалею о том, что я - не его любовница. Не то чтобы я его как-то особо желала или отчаянно жаждала прокрасться в его постель. Он был немолод, и зубы у него были желтые, а еще - мешки под глазами. Я почти надеялась, что он - импотент, поэтому не смотрит на меня так, как следует смотреть на женщину. Или, может быть, он предпочитает мальчиков и не интересуется женщинами? Вот на что я надеялась. Ясно было одно: мною он не интересовался.
Он часто и с величайшим тщанием протирал очки, как огранщик алмазов, работающий с твердым камнем. Он никогда не допускал ни малейшей небрежности в одежде, но я в жизни не смогла бы сказать, что он носил. А ведь я помню все костюмы своего мужа! У меня не осталось ни одного воспоминания о внешности этого мужчины, о его одежде и тому подобных вещах.
А потом он вернулся к теме оливок, сказал:
- В Будапеште всегда было невозможно достать оливки, фаршированные пимьенто. Даже в мирное время, давно. Достать можно было только эти сухие крохотные оливковые почки без какой-либо начинки. Это если повезет. Прошу заметить, фаршированные оливки были величайшей редкостью, даже в Будапеште.
Он поднял пальцем очки на лоб.
- Как странно, - задумчиво пробормотал он. - Мягкие, кисловатые оливки, начиненные пимьенто, можно было достать только в Париже, в квартале Терн, на углу улицы, названной в честь Святого Фердинанда, у бакалейщика итальянских кровей, где-то в конце двадцатых.
Произнеся всё это, наконец-то сообщив мне все факты, которые на данном этапе эволюции человечества могли быть известны об оливках, фаршированных пимьенто, он уставился прямо перед собой с видом величайшего душевного удовлетворения и погладил рукой лысину.