Он задыхался. Ему было тяжело, словно он пытался сдержать слёзы. Я вдруг подумала, что он - прекрасный актер. Клоун, комедиант! Но заглянула в его глаза и с ужасом увидела в них это серо-зеленое облако. Я просто не могла поверить в то, что увидела. Никаких сомнений - этот мужчина плакал. Слёзы бежали по его щекам. И он не стыдился слёз. Ему было всё равно. Его глаза, кажется, жили своей собственной жизнью.
- Бедный мост, - пробормотал он, словно меня там не было. - Бедный прекрасный мост! И бедные люди! Бедное человечество!
Мы стояли абсолютно неподвижно. Потом он смахнул слёзы, вытер руки о плащ, слегка всхлипывая. Посмотрел на связки взрывчатки и покачал головой, словно при виде отчаянного невежества, словно взрывчатка была неорганизованной массой невежественного человечества, толпой бесполезных подростков, к которым он, писатель, не мог обратиться, у него не было ни слов, ни сил привести их в чувство.
- Да, вот так всё и будет, - сказал он и вздохнул. Но мне показалось, что я услышала в его вздохе нотку удовлетворения. Наверное, он чувствовал, что всё идет по плану, что кто-то разработал этот план на бумаге, подбил итоги и продемонстировал, как определенные человеческие инстинкты приведут к определенным последствиям. Так что, пока он старался извлекать из себя слёзы и сетования, какая-то часть его была довольна, что его расчеты оправдались.
- Ладно, - сказал он. - Идем домой.
Он любил говорить во множественном числе - идем. 'Идем', - словно мы всегда во всём были согласны друг с другом. И знаешь, что - самое странное? У меня действительно было такое чувство, словно мы всё обсудили и во всем договорились, долго всё это проговаривали: всё важное, всё, что имело значение для нас обоих. О чем мы договорились? Возможно, о том, что через некоторое время в будущем я стану его любовницей, или что он возьмет меня своей служанкой. Не сказав друг другу ни слова, мы отправились 'домой' по обреченному мосту. Он шел быстро, и мне приходилось бежать за ним, чтобы не отставать. По дороге он не оглядывался на меня. Такое чувство, что он забыл о моем присутствии, я шла за ним, как собачонка. Или как домашняя прислуга, которая следует за хозяином по какому-то делу. Я сжимала в руках мешок, в который сложила помаду, пудру и продовольственные карточки, столь же тщательно я когда-то охраняла свой маленький багаж, с которым когда-то пришла в Будапешт в поисках работы. Я была его служанкой и бежала за ним.
Мы шли своим путем, и я вдруг ощутила спокойствие. К тому времени я уже прожила несколько лет жизнью дамы высшего общества. Я умела высморкаться столь деликатно, словно нахожусь на приеме в саду Букингемского дворца, хотя иногда вспоминала, что мой отец никогда не пользовался носовым платком, потому что платка у него попросту не было. Он понятия не имел, что такое носовой платок. Сморкался, сжав нос пальцами, а потом вытирал пальцы о брюки. Находясь в услужении, я сморкалась так, как научилась от него. Но сейчас, когда я тащилась за этим человеком, я вдруг испытала облегчение, которое испытываешь, выполнив утомительное и бесполезное задание, так что наконец можно отдохнуть. Я поняла, что, если мы придем к памятнику Сечени и мне очень сильно захочется высморкаться, я свободно смогу сжать пальцами нос, потом вытереть пальцы о юбку своего изысканного шелкового платья, и он даже не заметит. А если вдруг случайно посмотрит на меня в этот момент, не почувствует презрения и не начнет смотреть на меня свысока, будет просто наблюдать. как женщина в дорогой одежде сморкается, словно обычная крестьянка. Он наблюдал за моими привычками так, словно за повадками некоего одомашненного животного. И меня это почему-то успокаивало.
Мы пришли в его квартиру. Я была спокойна, словно пришла домой. Когда он открыл входную дверь и пропустил меня в темный холл, пахнущий камфорой, я почувствовала такое же умиротворение, как тогда, когда ушла из дома и прибыла в Будапешт, чтобы устроиться служанкой на черные работы к родителями своего будущего мужа. Я почувствовала умиротворение, потому что наконец-то нашла убежище от дикого и опасного мира снаружи.
И я осталась, я уже была решительно настроена провести здесь ночь. Сразу уснула. Проснулась на рассвете и почувствовала, что умираю.
Милый, это не было сердечным приступом, точнее, было, но не только им. Мне не было больно. Даже не было страшно. Сладкое спокойствие разлилось по моему телу, смертельное безмолвие. Я чувствовала, что мое тело перестало функционировать, что мое сердце больше не бьется, что его механизм заглох. Я подумала, что моему сердцу просто стало скучно, и оно отказалось биться.