Открыв глаза, я увидела, что он стоит надо мной, возле кушетки. Он держал мое запястье, считал пульс.
Но он держал его не так, как врачи. Скорее - как музыкант касается струн, или как скульптор высекает свое творение из камня, он использовал все пальцы. Его пальцы вели разговор с моей кожей и кровью, а через них - с моим сердцем. Он прикасался ко мне так, словно мог что-то увидеть во тьме, как слепые, которые видят руками, или глухие, которые слышат глазами.
Он был в одежде, в которой ходил по улице. Не переоделся. Ни о чем меня не спросил. Волосы, еще оставшиеся на его лысой голове, растрепались на лбу и на затылке. В соседней комнате горела настольная лампа. Я поняла, что он сидел там и читал, пока я спала, а потом вдруг проснулась и поняла, что умираю. Он стоял рядом со мной, пока я застилала постель, а потом начал суетиться. Принес лимон, добавил сахар в лимонный сок и заставил меня выпить кисло-сладкую микстуру. Потом сварил кофе в маленькой красной медной кастрюльке, чашку кофе по-турецки, крепкого, словно яд. Взял флакончик с лекарством и накапал двадцать капель в стакан, налил воды и влил это мне в горло.
Давно минул полдень, снова ревели сирены, но мы не слушали их яростный вой. Он ходил в убежище, только если находился в это время на улице, и полицейский заставлял его пойти в какой-то подвал. В противном случае он оставался в своей квартире и читал. Сказал, что ему нравится читать во время тревоги, потому что город в это время наконец-то затихает. Действительно, царила потусторонняя тишина... Ни трамваев, ни автомобилей, только грохот зенитных орудий и бомб. Но это ему не мешало.
Он сидел возле кушетки и время от времени щупал мой пульс. Я лежала с закрытыми глазами. В ту ночь бомбили очень сильно, но я никогда не чувствовала себя так спокойно, настолько защищенной и укрытой от бед. Почему? Возможно, потому что знала, что обо мне заботятся. Такого не часто дождешься от людей, и от врачей - тоже. Этот мужчина не был врачом, но он мог помочь. Люди искусства - действительно те, кто может помочь в трудные времена, кажется, только они и могут помочь... Да, ты, мой милый, и все остальные люди искусства. Как-то раз он сказал, что в былые времена один человек являлся художником, священником и врачом в одном лице. Любой, кто что-нибудь знал, занимался искусством. Вот что я каким-то образом почувствовала, и вот почему я ощутила умиротворение - умиротворение и почти счастье.
Со временем я почувствовала, что мое сердце вновь бьется ровно. Почувствовала, что весь механизм работает, я видела такое в паноптикуме в Ниередьхазе в детстве. У них там была восковая фигура умирающего Папы Римского. Механизм включал его сердце. Вот что я почувствовала, когда мое сердце забилось вновь.
Я посмотрела на него, мне хотелось, чтобы он что-нибудь сказал, у меня не было сил говорить самой. Но он уже знал, что опасность миновала.
- Ты слышала когда-нибудь о заболеваниях, передающихся половым путем? - дружелюбно спросил он.
Этот вопрос меня не испугал и даже не оскорбил. Это прозвучало абсолютно естественно, как всё, что он говорил. Я махнула рукой, желая сказать, что не слышала, я знала, что нет смысла ему лгать - он сразу поймет. Потом он спросил, сколько я выкуриваю в день сигарет. Но, знаешь, тогда я еще не курила, или, по крайней мере, не постоянно, как сейчас в Риме. Только здесь я начала курить напропалую, попыхивая этим едким американским табаком. Тогда я могла иногда выкурить сигаретку после еды. Так ему и сказала.
- Что спровоцировало приступ? - спросила я и положила руку на грудь в районе сердца. Я чувствовала огромную слабость. - Что это было? Я ничего такого никогда раньше не чувствовала.
Он внимательно посмотрел на меня.
- Это - шок воспоминаний тела, - ответил он.
Но не объяснил, что именно вспоминает мое тело. Какое-то время смотрел на меня, потом встал и медленной неуверенной походкой, словно хромая, пошел в соседнюю комнату, запер за собой дверь. Я осталась одна.
. . .
Потом он тоже оставлял меня так одну, утром или вечером, в любое время, поскольку со временем, без каких-либо формальностей, я переехала к нему. Он отдал мне ключи без долгих раздумий, словно это была самая естественная вещь в мире. К нему ходила женщина делать уборку, иногда даже готовила. Но она не была обязана убирать за ним. Всё было устроено идеально...даже квартира, эти очаровательные комнаты идеальных размеров со старинной венской мебелью. В квартире не было ничего особо грандиозного: просто три комнаты на пятом этаже относительно нового дома. Одна из комнат была забита книгами.
Когда я пришла в первый раз, он обращался со мною, как с гостьей. Достал из какой-то невидимой кладовой легкие закуски, например, консервы с мясом морского краба. Пока все вокруг питались бобами, он угощал меня консервированным ананасом. Даже предложил старый брэнди. Сам он никогда ничего не пил, но хранил в доме вино. У него была личная коллекция великолепных вин из Франции, Германии, Бургундии, с виноградников Рейна и из самых лучших регионов Венгрии, бутылки в паутине. Он коллекционировал редкие вина, как другие коллекционируют почтовые марки или изысканный фарфор. Открыв одну из этих бутылок, он сосредоточенно ее изучал, пробовал вино, как жрец, готовящийся к жертвоприношению. Иногда предлагал мне бокальчик - немного раздосадованно, я думаю, словно не считал меня достойной вина. Предпочитал наливать мне брэнди. Говорил, что вино - не женский напиток.