Он больше не хотел писать. Я никогда не видела, чтобы он что-то писал. Даже никогда не видела его почерк. У него была перьевая ручка, я видела. Лежала у него на письменном столе, возле портативной пишущей машинки. Но он ни разу не снял с машинки чехол.
Долго я не понимала, в чем его проблема. Я думала, что он иссяк, у него больше нет сил ни на секс, ни на творчество. И вместо этого он играет какую-то комическую роль, притворяется, что ранен, показывает какое-то дурацкое представление, потому что больше не чувствует в себе сил реализовать свой чудесный, уникальный дар - дар, которым владел только 'маэстро', тщеславный, заблудший, стареющий писатель. Мир без него обойдется. Вот что я думала. Думала, он понял, что его таланту пришел конец. Он больше не может заниматься любовью с женщинами и вынужден блюсти целибат, он, познавший более чем достаточно успеха в постели и просто пресытившийся этим. Игра больше не стоила свеч. Из-за обиды он превратился в отшельника. Но в конце концов я поняла, почему он всё бросил, к чему были все эти долгие приготовления.
Этот человек больше не хотел писать, потому что боялся, что каждое слово, которое он доверит бумаге, попадет в руки предателей и варваров. Он чувствовал, что в новом мире всё, созданное художником - слова, картины и музыка - будет фальсифицировано, предано и пущено по реке. Не смотри на меня так удивленно. Вижу, ты мне не веришь. Думаешь, я всё выдумываю, преувеличиваю! Ты, наверное, не можешь это понять, милый, потому что ты - артист всей душой, до мозга костей. Ты не можешь себе представить, что выбросил бы свои барабанные палочки, как этот человек запер свои рукописи в столе и бросил свою ручку пылиться. Я права? Я тоже не могу себе такое представить, потому что ты - из тех людей, которые будут заниматься своим искусством, пока живы. Играй на барабанах, пока не умрешь. Но этот бедняга был художником совсем иного рода, милый.
Этот бедняга боялся стать коллаборантом, неким предателем, если будет писать хоть что-то, потому что он был уверен, что наступают времена, когда всё, что напишет писатель, будет фальсифицировано. Он боялся, что его слова истолкуют превратно. Он был - словно священник, который боится, что отрывки из его проповеди используют для продажи зубного элексира или вставят в политическую листовку, накленную на столбе. Поэтому он перестал писать.
Что? Хочешь знать, кто такой писатель? Человек никчемный? Менее значительный, чем механик или адвокат? Да, если ты так считаешь, писатель действительно - человек никчемный. И нам писатели больше не нужны...так же, как не нужны все, у кого нет денег или власти? Пустое место, как говорил мой бывший муж?
Успокойся, не надо кричать. Да, ты прав, он был ничтожеством. Ну а кем бы он мог в итоге стать? Ни аристократом, ни министром, ни секретарем партии. Например, возьмем деньги: в деньгах он не знал нужды. Веришь или нет, у него были деньги. Он был ничтожеством, втайне думавшим обо всем, даже о деньгах. Не думай, он не был безумным отшельником из тех, что носят звериные шкуры, питаются акридами, которых поймают в пустыне, и пьют воду из коры деревьев, как медведи. У него были деньги, но он не хранил их на депозите. Нет, он предпочитал хранить деньги в левом кармане плаща. Расплачиваясь, доставал пачку и протягивал. Такой небрежный жест, ведь добропорядочные люди хранят деньги на счету, правда, милый? Когда я видела, как он протягивал деньги вот так небрежно, понимала, что он - не из тех, кого можно обмануть или ограбить, потому что он точно знает, сколько у него денег, до последней полушки.
Но у него была не только обесценившаяся валюта нашей Родины, но и доллары, тридцать девять долларов. И французские золотые наполеондоры. Помню, он держал золотые монеты в старом портсигаре, где когда-то лежали египетские сигареты. У него было тридцать четыре золотых наполеондора. Однажды он их пересчитывал в моем присутствии, очень взволнованно. Очки блестели на носу, он изучал золотые монеты и подносил их к носу, чтобы понюхать. Пробовал каждую монету на зуб и взвешивал на ладони. Внимательно рассматривал и подносил к свету. Он напоминал одного из этих ростовщиков на старинной картине, которые ведут дела с безжалостной и даже злобной эффективностью.