Возможно, регулярные разговоры тут, в баре, не отражают в полной мере положение дел. В окрестностях могут быть какие-то другие писатели. Я однажды подслушал, сюда забрели двое парней и тихо обсуждали, какой могла бы быть эта другая ли-те-ра-ту-ра. Такой литературы особо не видно. О такой литературе услышишь, только когда писатель отбудет в морг, повесившись от бедности. Эти двое парней, которые сюда забрели, не могли себе позволить 'кровяную мэри', им пришлось довольствоваться пивом. Они говорили о книгах. Это были тщедушные хлюпики, писаки вроде парня, о котором рассказывала в Риме Душенька. Даже не нужно было присматриваться - и слепой заметил бы, что они - не обычные гости на этой вечеринке. Может быть, они были настоящими писателями...И, может быть, их больше, просто мы их не видим, потому что они не попадают в заголовки газет, они где-то топят свое горе. Вот что я понял, когда они шептались над пивом - есть другие писатели. Например, они пишут стихи, шкрябают что-то в блокноте, как наш великий национальный поэт Петефи. Черт знает. Точно можно сказать лишь то, что сюда они обычно не ходят.
Ах да, барабаны. Ну, это грустно, действительно жаль. Не то чтобы смешивать коктейли в этом баре - плохая раабота. Тут зарплата и бесплатная еда. И чаевые. Я спокойно могу тут работать до пенсии. Но я от этой работы не в восторге. Знаю одну аккуратную ирландскую вдовушку, не первой свежести, но дружелюбную, если понимаешь, о чем я. У меня есть машина, квартира, телевизор. Даже есть электрическая газонокосилка на крыльце...сада нет, но газонокосилка хороша для статуса. Мы с вдовушкой прощлой зимой летали во Флориду, провели там две недели, жили, как господа на Ривьере. Должен сказать, с финансовой точки зрения эмиграция оказалась выгодной. Но мысли о музыке разбивают мне сердце. Здесь - свобода, это - лучше, но зачем это всё, если я не могу быть музыкантом? Это меланхолия, чувствуешь себя в изгнании, как патриот Кошут в Турине.
Тут ничем не поможешь. Артисты не забывают, знаешь ли. Иногда вспоминаю, как после снятия осады я сидел со своими барабанами в баре, вкладывал в это сердце и душу, как велел мне Господь и мой талант. Этот бар находился в доме, который разбомбили, но его привели в порядок. Было отопление, атмосфера, коньяк 'Наполеон', всё, что нужно народной демократии. У меня была солидная репутация, а новым боссам нужны были барабанщики. Шоу начиналось в десять, но домой я возвращался в четыре часа утра. В 1948 году коммунисты захватили культуру. Бизнес какое-то время продолжал развиваться. Новые начальники приходили и сорили деньгами. Почему нет? Они могли это себе позволить. В конце концов, всё ведь принадлежало народу! Время от времени являлись пережитки старого порядка, франты, которые припрятали несколько золотых наполеондоров, и теперь хотели выпить, чтобы забыться. Они платили за свои собственные похороны, рассказывали слезливые истории о прошлом. Но в 1948-м, когда пришли новые боссы, мяч перешел на другую сторону поля. Если их ловили на том, что они лелеют пережитки прошлого, это всё делалось для народного блага.
Почему я уехал, если для меня всё складывалось столь благоприятным образом? Долго рассказывать, дружище. Я, как и ты, не был создан для финансов. А потом, в один прекрасный день, понял, что мое место - в политике.
Я тебе это рассказываю по секрету, по-братски, тебе - можно. После освобождения - у меня до сих пор во рту кисло, когда произношу это слово - я оставался в Зале до 47-го года, потом переехал в Будапешт. Жил там тихо, никому не доставлял неприятностей. Люблю приватность, знаешь ли. Так вот, нас освободили, и местный граф смылся за границу. Парень он был вовсе не плохой, просто так вышло, что он был графом.