С ними пришло двое завсегдатаев - поэт Лайош Борсай и военный корреспондент Джо Лепшени. Они приходили каждый вечер, разглагольствовали в баре. Поэт зарабатывал на жизнь после полуночи - прицепив на рукав сердце, символ патриотизма, громко плакался о своей ужасной жизни. Определял, кого из новых гостей надо подоить, и направлялся к их столику. Если гости уже перебрали алкоголя, он доставал из кармана портрет матери, начинал говорить очень эмоционально, размахивал портретом. У него было две матери...одна - величавая женщина, волосы уложены халой на лбу, словно у королевы Елизаветы, когда она молилась у гроба нашего великого национального героя Ференца Деака. Вторая - крошечная, скромная старушка в крестьянском наряде, на голове - косынка. Поэт оценивал гостей, чтобы определить, какую из матерей им показать. Сначала он подсел за столик к барону Барешеди, который пршел со своей новой невестой, мускулистым сержантом полиции в отставке. Такой у него был вкус. Барон тоже был завсегдатаем. Поэт дрожащим голосом начал:
- В это время года люцерна как раз начинает цвести в моей родной деревеньке...
Но барон был не в духе. Он свирепо посмотрел на поэта. Барошеди был довольно толстым парнем, и несколько ревнивым. Он с подозрением начал моргать, глядя на свою невесту, полицейскую в отставке. Они смотрели друг на друга, сложив губки бантиком, как парочка влюбленных на той знаменитой картине, которую Душенька мне как-то показала в Риме - 'Амур и Психея'.
- Послушайте, господин Борсай, - рявкнул он. - Я буду вам очень благодарен, если вы избавите меня от этих проблем христианского земледелия. Я - старый еврей с расшатанными нервами и слабым желудком. Меня не впечатляет факт цветения люцерны. Раз она цветет, пусть себе цветет, - добавил барон зло.
Поэт обиделся и пересел за столик статс-секретарей.
- Сигары для прессы! - крикнул он.
Официанты поспешно принесли поднос сигар, поэт взял горсть сигар марки 'Венгерская симфония' из жестянки и засунул ее в карман. Один из статс-секретаркй, мускулистый тип, которому вручили какую-то медаль, помахал официанту и сказал, что стоимость сигар нужно включить в счет как официальные государственные расходы. Джо Лепшени, военный корреспондент, всячески отказывался, хотя остальные его убеждали тоже наполнить карманы сигарами.
- Нет уж, благодарю, - хмыкал он. - Завтра утром я должен явиться в верховный совет Министерства Экономики.
Один из статс-секретарей, преисполнясь уважения, спросил, собираются ли там принять важное решение.
- Понятия не имею, - высокомерно ответил военный корреспондент. - Но у них там есть американские сигары. На него смотрели с завистью, потому что, по слухам, Джо предложили должность в Государственном комитете управления конфискованным имуществом. Это была одна из наиболее желанных должностей в Народной республике. Саксофонист сказал, что у него просто слюнки текут, когда представит, что произойдет, если Конфискованное Имущество и Джо Лепшени окажутся наедине в комнате. Знаешь, имущество... редкая живопись, антикварная мебель, всё, что аристократы бросили тут и удрали на Запад в страхе, что придут русские. Саксофонист был на седьмом небе от счастья, когда думал об этом, его соло звучали более меланхолично, чем обычно. Все с уважением взирали на Джо Лепшени, который оставался военным корреспондентом, хотя война уже закончилась. Он носил краги, ветровку и шляпу охотника на оленей, к тулье которой была пришита замшевая лента, а также - красный флажок в петлице. Потом, после революции, он оказался на Западе. Объявил себя аристократом из Будапешта, но кто-то разрушил эту легенду, заявив, что Лепшени - всего лишь работник прачечной из городских низов. Тогда в баре это всё не афишировалось. В любом случае, было не время начинать играть в товарищей, потому что заведение действительно начало оживать.
Было за полночь, когда пришел глава Чрезвычайного Комитета со своим муиилым другом и спутником - все знали, что спутник - винт с головкой в городской тюрьме - да, свободных столиков уже не было, так что пришлось доставать свободный столик откуда-то и предоставить им место возле сцены. Вокруг них суетились, потому что для бара было истинной честью заполучить такого выдающегося человека в качестве клиента. Должен сказать, это был тот еще перец. Год назад о нем никто и не слышал, он вдруг всплыл на поверхность, как Лохнесское чудище в Шотландии, о котором трубят во всех газетах. Саксофонист немного подул в фанфары в честь явления великого человека, надул щеки, как яблоки, а я выдал сдержанную и почтительную барабанную дробь.