- Со всем уважением, товарищ, мне нужно идти. Кое-какую работу нужно будет выполнить на рассвете, - сказал он тихо, и показал рукой, что это будет за работа. Председатель посмотрел на него серьезно. Кивнул и громко сказал:
- Знаю.
- В шесть, - прошептал винт. - Двойная ликвидация.
- Так что тебе нужно идти, Ференц, - сказал председатель. - Потом отправляйся домой и хорошенько выспись.
Парень широко улыбнулся.
- Будет сделано, товарищ! - ответил он и щелкнул каблуками.
Они пожали друг другу руки. Винт удалился строевым шагом, в баре на некоторое время воцарилась тишина. Мууилый друг напевала на ухо председателю изысканную прозу. Те, кто сидел дальше, не слышали, что говорит винт, но по выражению их лиц было видно, что общую идею они улавливают. Саксофонист сложил руки, словно выполнял какое-то духовное упражнение. Пианист склонился над клавишами и протирал очки, словно ничего ни с чем не мог поделать. Аккордеонист докуривал окурок, словно желая показать, что с искусством на время покончено, что у него перерыв. Мы старались не смотреть друг другу в глаза, но все мы знали, что такое «шесть часов», «двойная ликвидация» и «поспать». Не только мы услышали и поняли смысл этих слов. Другие тоже поняли, все, кто видел, как он попрощался.
Председателю суда уже было довольно преамбул. Он похлопал по мясистой спине мууилого друга и жестом показал товарищу официанту, что пора начинать серьезную вечеринку, пусть грянет музыка. Пришло время скандала.
Сначала я подумал, что кто-то не закрыл дверь уборной. Или у кого-то из гостей не хватило денег, и, упс - слишком поздно! Я осмотрелся по сторонам, но не заметил ничего подозрительного. Сдержанно, осторожно, поскольку она сидела рядом со мной, я попытался обнюхать мууилого друга. Ее окутывал густой аромат пачулей, словно газ на болотах. Но аромат пачулей перебивало зловоние. Я удивился, что остальные не чувствуют этот запах, как я. Они словно ничего не замечали.
Саксофонист подобрал мелодию. Мы играли от всей души. Мы свинговали, но зловоние было там, на самом деле, оно только усиливалось. Словно прорвало канализацию. Зловоние было повсюду, оно смешивалось с дымом сигарет, с запахом изысканных блюд и ароматом дорогих вин. Не похоже на известь, помои или удобрения. Я не мог понять, откуда идет этот запах: не из внешних коридоров и не из подвала. Я скромно понюхал свою руку, вдруг к ней что-то прилипло. Но на руке ничего особенного не было. Я знал лишь одно - никогда в жизни не чувствовал я запах столь противный.
Я добросовестно барабанил. Но потом меня начало тошнить. Я огляделся по сторонам. В приглушенном свете сливки общества болтали, потягивали напитки и шлифовали отношения, словно никого это всё не касалось. Это были наши клиенты, наши гости. Оно радостно сидели в нашем баре и не реагировали на запах. Как в былые времена...никакой реакции - ни паники, ни попыток сбежать - словно они не понимали, что находятся по уши в аду. Смрад причинял страдания моему носу. Но я терпел, наблюдал в изумлении, как все в баре вели себя, словно дворяне, гости спокойно отдыхали, пока всё вокруг них бурлило, они вели себя так, словно всё нормально. Помню, Душенька как-то мне сказала, что представители среднего класса никогда не выдают свои чувства, они всегда вежливы, ни один мускул не дрогнет, как бы всё вокруг ни воняло и ни гноилось. Здесь была такая же ситуация. Они могли себе позволить такое поведение, потому что они сейчас были на посту. Их действительно можно было принять за дворян. И повсюду был этот ужасный запах. Мой желудок бурлил. В перерыве я встал и тихонько вышел в туалет. Никто не обратил на меня внимания.
Но смрад преследовал меня. Я стоял в туалете и смотрел на унитаз. В голове у меня был бардак, я понимал лишь то, что что-то закончилось, дело сделано, я не могу просто вернуться туда и снова барабанить, никогда больше. Это говорила не моя голова, а мой желудок. В гардеробе висел мой плащ - он принадлежал еще моему отцу, я держал его на случай холодного утра. Я повесил фрак на крючок, снял с вешалки плащ, засунул галстук-бабочку в карман и шепотом сообщил смотрителю, что у меня проблемы с желудком и нужно выйти на свежий воздух. Скоро рассвет. Я отправился прямиком на вокзал и сел в зале ожидания. Я рассчитал, что встреча с агентом тайной полиции назначена у меня в полдень, так что до того они меня искать не будут. Скоро подадут экспресс в Дьёр. Вот его я и ждал.
Даже если ты мне руки будешь выкручивать, я не смогу тебе сказать, о чем я думал, пока ждал поезд. Я мог бы наплести тебе историю о каких-то там патриотических чувствах, но у меня не было никакого патриотизма или ностальгии. В разгар обмена идеями с представителями тайной полиции меня до глубины души поразила одна мысль. Я подумал о папе и маме, но они были - словно изображения на экране кинотеатра, вот один кадр, потом - другой. Люди, которых я встретил тут, в Америке, позже рассказывали, как их начали мучить сожаления, когда они поселились здесь. Один парень сказал, что носил в носовом платке горсть венгерской земли. Другой зашил фотографии в подкладку пальто. А я ничего с собой не взял - только галстук-бабочку, который нужно было надевать на работу в бар. Я над этим не задумывался. У меня была только одна мысль - надо как можно быстрее смыться. Мне нужно ехать в Дьёр, я слышал, что этот город - ближе всего к границе. Парень, который мне об этом сказал, дал адрес, который получил от кого-то, кто уже проделал такой путь. Я рассчитал, что запасов табака мне хватит до конца путешествия. У меня был небольшой рюкзак. Тысяча наличными, сотенные купюры, и немного мелочи. Я никогда в жизни не пользовался услугами банков, всегда считал, что деньги безопаснее хранить под рубашкой.