Такая исповедь бывает лишь раз в жизни. Я рассказала о себе, о ребенке, о муже. Призналась, что хочу вернуть сердце своего мужа и не знаю, что делать, что взываю к Господу о помощи. Рассказала, что всегда придерживалась строгой морали, никогда не могла помыслить ни о ком, кроме своего мужа. Сказала, что не знаю, кто виноват - он или я...В общем, рассказала ему всё. Не так, как рассказываю тебе сейчас. Сейчас я не могу рассказать всё, не рискнула бы...А тогда, в тусклой церкви, утром перед незнакомым старым священником я обнажила душу.
Исповедь длилась долго. Священник слушал.
Ты бывала во Флоренции? Видела статую Микеланджело? Знаешь, такая чудесная скульптурная группа из четырех фигур в Дуомо....погоди минутку, как она называется? Да, Пьета. Главная фигура - автопортрет, престарелый Микеланджело. Я была там однажды с мужем, это он показал мне статую. Сказал, что лицо статуи - это лицо человека без желаний, без гнева, лицо, очищенное огнем, лицо человека, которое всё знает и ничего не хочет, не хочет даже мстить или простить - ничего, абсолютно ничего. Стоя перед статуей, муж говорил мне, что вот такими нам следует быть. Это - окончательное человеческое совершенство, священное равнодушие, абсолютное одиночество и глухота как к радости, так и к скорби...Вот что он сказал. Во время исповеди я случайно взглянула на лицо священника и со слезами на глазах увидела, как ужасающе его лицо похоже на мрамор Пьеты.
Он сидел, полузакрыв глаза, скрестив руки на груди. Руки он скрестил по привычке. Он не смотрел на меня. Голову слегка склонил набок, слушал почти как слепой, храня странное молчание, словно вообще не слушал. Впечатление было такое, словно он слышал это всё уже много раз прежде, словно знал, что всё, что я скажу, избыточно и безнадежно. Вот как он слушал. Слушал внимательно, всё его внимание было направлено на меня, внимание этого странного приземистого человека. А его лицо, да...это было лицо человека, который знает всё, слышал все рассказы людей о страданиях и скорби, и все равно знает что-то еще, о чем нельзя сказать вслух. Когда я, наконец, закончила, он некоторое время молчал.
- Ты должна верить, дитя мое, - в конце концов, сказал священник.
- Я верю, преподобный отче, - механически ответила я.
- Нет, - сказал священник, и его спокойное, почти мертвенное лицо начало оживать, в водянистых старых глазах загорелся огонь. - Ты должна верить иначе. Не трать время на разработку планов. Просто верь. Вот всё, что тебе нужно делать. Верь, - пробормотал он.
Священник, должно быть, был очень стар, моя долгая исповедь его утомила.
Я подумала, что он не захочет или не сможет сказать что-то еще, так что просто ждала свою епитимью и отпущение грехов. Я чувствовала, что нам больше нечего сказать друг другу. Но после долгого молчания, когда священник, похоже, клевал носом, он вдруг открыл глаза и заговорил с оживлением.
Я слушала его и всё больше изумлялась. Никто прежде не говорил так со мной, и уж точно - не на исповеди. Он говорил простыми словами, естественным разговорным тоном, словно находился не в исповедальне, а разглагольствовал где-то в компании. Говорил просто, безо всякой елейности, иногда вздыхая, как добрый старик в печали. Он говорил так естественно, словно весь мир был церковью Господа, так что человеку нет нужды специально важничать, возводить очи к небу или бить себя кулаком в грудь - нужно просто говорить правду, но только - всю правду...Вот что говорил священник.
Я сказала 'говорил'? На самом деле он не столько говорил, сколько болтал расслабленным тихим голосом. Акцент у него был слегка славянский. Последний раз я слышала этот ритм, этот региональный диалект в Земплене в детстве.
- Заблудшая душа, - сказал он, - хотелось бы тебе помочь. Когда-то, очень давно, ко мне пришла женщина, которая так сильно любила мужчину, что убила его. Она убила его не ножом или ядом, а своей любовью, потому что хотела владеть этим мужчиной всецело, хотела отнять его у мира. Они много воевали из-за этого. Мужчина так устал, что однажды умер. Он умер, потому что с него было довольно этой войны. Знаешь, дочь моя, у людей бывают разные виды власти друг над другом. У них есть много способов убить друг друга. Любить - недостаточно, заблудшая душа. Любовь может принимать крайне эгоистичные формы. Человек должен любить, умаляясь, с верой. Жизнь как таковая имеет смысл только при условии, если есть вера. Господь даровал людям любовь, поэтому они могут выносить этот мир и друг друга. Но тот, кто любит без умаления, возлагает тяжелую ношу на плечи возлюбленного. Понимаешь, дитя мое? - спросил священник так нежно, словно был старым учителем, который объясняет ребенку алфавит.