Как бы то ни было, не посоветовал ли он, куда смотреть, не дал ли ключ к отысканию правды?
Я решила тем же утром проведать свекровь и серьезно с нею поговорить.
Я раскраснелась от жары. Снова почувствовала, что вступила в горячий сухой поток воздуха. Попыталась охладиться с помощью осознанных рациональных размышлений. Я пылала от гнева, как в тот день, когда впервые открыла - казалось, что прошло уже много времени, а на самом деле это было лишь накануне - потайной кармашек в кошельке мужа. Лазарь сказал, чтобы я ничего не трогала и ждала... Не было ли это всё просто ужасным видением? Может быть, уличающее доказательство, сиреневая лента, не столь важна, как мне кажется? Или, может быть, это просто Лазарь снова играет в свои игры, играет в такую же странную непостижимую игру, как в тот вечер много лет назад? Возможно, жизнь для Лазаря - просто ужасная непостижимая игра, объект для проведения экспериментов для собственного удовольствия. Быть может, Лазарь - просто химик, работающий с кислотами и коррозивными веществами, не беспокоясь о том, что однажды он может просто взорвать весь мир? ... В его глазах был какой-то холод, помню этот безжалостный, беспристрастный, спокойный, равнодушный и при этом безмерно любопытный взгляд, когда он посоветовал мне пойти в дом свекрови и 'поискать там ключи к разгадке' тайны Петера...Но всё же я знала, что он говорит правду, не играет в игры. Знала, что опасность, о которой он меня предупреждает, реальна.
Знаешь, бывают дни, когда не хочется выходить из комнаты. Когда солнце, звезды, всё вокруг говорит с тобой, хочет сказать что-то очень важное. Нет, не только о сиреневой ленте и о том, что таится в в доме моей свекрови или где-то еще. Это - реальность, правда, таящаяся за ними.
Потом в сад вышла кухарка, вручила расходную книгу, мы подбили итоги, обсудили обед и ужин.
Муж тогда зарабатывал много, и давал мне столько, сколько я хотела, не контролируя мои траты. У меня была чековая книжка, я могла тратить деньги, когда захочу. Конечно, я была очень осмотрительна, особенно - в то время, покупала лишь самое необходимое. Но 'самое необходимое' - очень растяжимое понятие... Я не могла не заметить, что для меня 'самым необходимым' стали вещи, которые всего несколько лет назад были для меня атрибутами тщеславия - невозможной роскошью. Рыбу мы покупали в самой дорогой лавке деликатесов в городе, птицу заказывали, не глядя, по телефону. Я уже много лет не была на базаре - ни с кухаркой, ни без нее. Я не знала, сколько стоят первые весенние фрукты, просто велела слугам покупать самые лучшие и дорогие...Мое восприятие реальности в то время как-то исказилось. И тем утром, с расходной книгой в руках, в которой эта жадная сорока-кухарка нацарапала цифры, которые ей нравились, впервые за много лет я поняла, что всё горе и отчаяние, от которого я страдала, всё, что я считала предметами первостепенного значения, было порождением денег и тлетворных чар, с помощью которых деньги воздействовали на меня...Я подумала, что, если бы была бедна, наверное, меньше волновалась бы о муже, о себе и о лиловой ленте. Бедность и болезнь чудесным образом совершенно меняют приоритеты: чувства и психологические ценности летят в окно. Но я не была ни бедна, ни больна в строго медицинском смысле. Вот почему я сказала кухарке: