Больше я ничего не могу тебе рассказать о своей первой жене.
Это меня больше не ранит, я не испытываю чувства вины, думая об этом. Я знаю, что мы разрушили этот брак: я сам, жизнь, случай, смерть ребенка - всё это сыграло свою роль в разрушении брака. Вот так жизнь убивает. То, что ты читаешь в прессе - грубые преувеличения, дешевая грязь. Жизнь сложнее, она непомерно расточительна. Она не волнуется о какой-то Илонке...ее интересуют коллективы и совокупности: все Илонки, все Юдиты, все Петеры. То, что жизнь говорит нам, касается их множества пакетом. Не великое открытие, что дело в этом, но нужно много времени, чтобы это понять и смириться. Я продолжал думать, и в конце концов все чувства и страсти исчезли. Не осталось ничего, кроме ответственности. Только это в итоге остается у мужчины, независимо от его опыта. Мы движемся среди живых и мертвых, и несем ответственность...С этим ничего нельзя поделать. Но я хотел рассказать о своей второй жене. Да, о той, что только что ушла с приземистым господином.
Кем была моя вторая жена? Нет, она была не из среднего класса, старина. Она была пролетаркой. Женщиной из рабочего класса.
Хочешь узнать о ней? Отлично, я тебе расскажу. Хочу рассказать всё без утайки.
Она была служанкой. Когда я впервые ее встретил, ей было пятнадцать лет. Она работала у нас горничной. Не хочу утомлять тебя скучными подробностями юношеской любви. Расскажу, как всё началось и как закончилось. А что было посередине, даже я еще не знаю в точности.
Начать следует с того, что в моей семье никто не отваживался любить других ее членов. Мои отец и мать жили в теоретическом браке - это было попросту омерзительно. Они никогда не повышали друг на друга голос. Сплошное: 'Чего бы тебе хотелось, дорогой?', 'Что я могу для тебя сделать, дорогая?'. Вот как они жили. Даже не знаю, плоха ли была эта жизнь. Но точно не хороша. Мой отец был тщеславным гордецом. Мать была респектабельной женщиной из среднего класса во всех смыслах этого слова. Ответственность и благоразумие. Они жили, умирали, любили друг друга и дали жизнь мне, словно были священником и конгрегацией с какими-то сверхчеловеческими святыми дарами. Всё в нашей жизни было ритуалом: завтрак и ужин, светская жизнь, общение родителей с детьми и даже любовь между ними, думаю, или то, что называлось этим словом, принимало форму равнодушного обряда. Словно им все время нужно было за что-то отчитываться. Наша жизнь была строго распланирована. Существуют молодые могущественные государства, которые составляют планы на четыре и пять лет, и выполняют их с бесчеловечной яростной отдачей, не заботясь о том, нравится ли это гражданам. Потому что им важно счастье не того или иного индивидуума, а счастье через четыре или пять лет коллектива, нации, людей. Существует много новейших тому примеров. Именно так было в нашем доме - только это были планы не на четыре-пять лет, а на сорок-пятьдесят, без учета личного счастья того или иного человека. Все эти ритуалы, вся эта работа, договоренности, даже смерть имела более глубокое значение: сохранение уклада класса и семьи.