Когда вспоминаю детство, меня мучает мрачное тревожное чувство направленности всех наших действий. Мы работали, как роботы, выполняли свою богатую, утонченную, безжалостную, лишенную эмоций работу роботов. Нам нужно было что-то сохранять, что-то доказывать каждый день, всеми своими действиями. Мы должны были доказывать, что принадлежим к определенному классу. К среднему классу. К стражам. Мы выполняли важную работу. Нам следовало воплощать понятия статуса и манер. Мы должны были подавить бунт инстинктов, бунт плебеев, нам нельзя было испугаться, нельзя было поддаться желанию личного счастья. Ты спрашиваешь, сознательный ли это проект...Ну, нельзя сказать, что мои родители сидели за обеденным столом каждое воскресенье и объявляли программу действий на неделю или произносили речи, в которых озвучивали семейный план на пятьдесят лет. Но и нельзя сказать, что мы годились лишь для выполнения идиотских требований своего класса. Мы отлично знали, что жизнь предназначила нас для сдачи ряда сложных экзаменов. Не только наш дом, не только наш монолитный образ жизни, наши дивиденды и фабрику мы должны были защищать, но и дух сопротивления, являвшийся императивом и глубинным смыслом нашей жизни. Мы должны были сопротивляться силе прелести пролетариата, плебеям, которые хотели ослабить нашу решимость, постоянно искушая нас различными свободами, нам следовало победить тенденцию бунта - не только в мире, но и в себе. Всё было подозрительно, всё было опасно.
Подобно другим, мы делали всё возможное для бесперебойной работы тонкого механизма безжалостно придирчивого общества. Мы делали это дома, судили мир по внешнему облику, подавляли свои желания и регулировали свои склонности. Чтобы быть респектабельным, нужно всё время прилагать к этому усилия. Сейчас я имею в виду креативные, ответственные слои среднего класса, иными словами, не напористый нижний его слой, который просто хочет для себя более комфортной и разнообразной жизни. Наши амбиции заключались не в том, чтобы жить в большем комфорте или более насыщенной жизнью. Во всех наших действиях, в наших манерах и формах поведения присутствовал элемент сознательного самоотрицания. Для нас это был некий религиозный обет, нам доверили миссию спасения светского, языческого общества от самого себя. Задача исполняющих эту роль по обету и в соответствии с установленным порядком - поддерживать этот порядок и скрывать угрозу для объектов их заботы. Мы обедали, помня об этой ответственности. Каждую неделю мы с осознанием своего долга шли на представление в Оперу или в Национальный театр. Мы принимали гостей, других ответственных людей, с тем же настроением: они приходили в черных костюмах, сидели в гостиной, мы ставили на стол хорошие, тщательно подобранные блюда и вели пустую беседу на бесплодные темы, поверь мне, не было в мире ничего более бесплодного, чем наши беседы.
Но у этих пустых бесед была функция, более глубокая цель. Это было - словно разговоры на латыни в толпе варваров. За вежливыми фразами, банальными, бессмысленными спорами и ахинеей всегда таился более глубокий смысл: вот мы, ответственные представители среднего класса, собрались, дабы соблюсти ритуал, выполнить благородное соглашение, мы общаемся с помощью шифра - поскольку все разговоры велись о чем-то другом - так мы блюдем обет, доказываем, что можем хранить тайны и соблюдать условия пакта против тех, кто может восстать против нас. Такова была наша жизнь. Даже в общении друг с другом нам приходилось всё время что-то доказывать. К десяти годам я обладал спокойствием и самосознанием, хорошими манерами, был внимателен, как директор крупного банка.
Вижу, ты удивлен. Ты не знаешь мир. Ты - человек творческий, ты создаешь события. Ты и твоя семья только начали учить этот урок. Ты первый в семье поднялся по социальной лестнице...Ты амбициозен. У меня есть только воспоминания, традиции и обязанности. Насколько я понимаю, ты ничего этого постичь не сможешь. Пожалуйста, не сердись, если я не прав. Я стараюсь.
В квартире всегда царили сумерки. Квартира была очаровательная, правильный дом с садом, постоянно что-то строили и улучшали. Я жил в комнате наверху, мой наставник или гувернантка спали в соседней комнате. Кажется, в детстве я никогда не был абсолютно одинок. Меня учили быть послушным дома и в школе. Приручали мою дикость, развивали человеческое, чтобы я стал правильным представителем своего класса и выглядел прилично. Наверное, именно поэтому я так упрямо, так отчаянно жаждал уединения. Теперь я живу один, у меня нет ни одного слуги. Иногда приходит женщина, когда меня нет дома, убирает мою комнату и в целом наводит порядок в моей жизни. Наконец-то никто не дышит мне в затылок, не устраивает проверки, не следит за мной, я никому ничего не должен...В жизни много радости и удовольствия. Часто они приходят поздно, в неправильных, неожиданных формах. Но приходят. Когда, покинув родительский дом, после двух браков и разводов, я оказался один, я испытал - впервые в жизни - некое меланхолическое облегчение, поскольку наконец-то достиг того, чего хотел на самом деле. Словно тебе вынесли приговор - пожизненное заключение, а потом выпустили за примерное поведение...впервые за несколько десятилетий ты не боишься охранников, которые патрулируют ночью коридор и смотрят на тебя в дверной глазок посреди ночи. У жизни есть свои благословения, даже вот такое благословение. За них придется дорого заплатить, но в конце концов жизнь принесет их вам на блюдечке с голубой каемочкой.