Конечно, 'радость' - не совсем подходящее слово. В один прекрасный день жизнь вдруг становится спокойной. Ты больше не получаешь ту радость, который жаждал, но по крайней мере больше не чувствуешь себя обманутым и уничтоженным. Когда придет этот день, ты ясно поймешь, что видел всё это, получал свои наказания и награды, именно в том количестве, которое заслужил. Если тебе не хватало смелости, или просто ты был недостаточно героем для того, чтобы чего-то очень сильно хотеть, ты это не получишь. Конец истории. Так что на самом деле это не радость - просто резиньяция, приятие и спокойствие. Всё это придет в свое время. Но заплатить придется дорого.
Как я уже сказал, в родительском доме мы не только осознавали роли, предписанные нам нашим классом, но и были готовы их сыграть. Всякий раз, когда вспоминаю детство, вижу темные комнаты. Комнаты заполнены великолепной мебелью, словно в музее. Там постоянно нужно мыть и убирать. Иногда уборка осуществляется очень шумно с помощью электроприборов, открывают окна, а бывает тихой и незаметной, убирает нанятый персонал, но обязательно служанка или кто-то из нашей семьи зайдет в комнату и что-нибудь уберет, сметет пылинку с пианино, что-нибудь расправит или поправит драпировку штор. За квартирой всегда рьяно ухаживали, словно всё в ней - мебель, шторы, картины, сами наши привычки - было какими-то экспонатами выставки, музейными артефактами, требовавшими постоянного внимания, ремонта и очистки, и нам следовало ходить по залам этого музея на цыпочках, потому что нельзя ходить и разговаривать несдержанно среди экспонатов, требующих полного уединения. Там было так много штор: даже летом они впитывали солнечный свет. Люстры свисали с высоких потолков, эти люстры на восемь ламп казались какими-то бесполезными в комнатах, где всё тонуло в расплывчатом мраке.
На застекленных этажерках вдоль стен стояли реликвии, к которым и слуги, и члены нашей семьи относились со священным трепетом, к ним никогда не прикасались, их не брали в руки и не рассматривали вблизи. Старый венский фарфор с позолоченными ободками, китайские вазы, картины на слоновой кости, портреты неизвестных мужчин и женщин, веера из слоновой кости, которые никогда не использовались для овевания людей, крошечные фигурки из золота, серебра или бронзы, кувшины, животные, миниатюрные блюда, которыми никогда не пользовались. На одной из этажерок стояло 'фамильное серебро', словно в реликварии с мощами святого. Серебряным обеденным сервизом почти никогда не пользовались, та же самая история - с дамастовыми скатертями и изящным фарфором, всё это следовало охранять в соответствии с тайными правилами дома, хранить для непостежимого, невообразимого, особого ритуала, когда за столом соберутся двадцать четыре человека. Но стол никогда не накрывали на двадцать четыре персоны. Конечно, у нас бывали гости, тогда серебряный сервиз, дамастовые скатерти, фарфор и стеклянные экспонаты доставали, обед или ужин проходил с такой тревожной, вымученной церемонностью, складывалось впечатление, что вся эта компания не столько ест, сколько проводит ужасно сложную операцию, во время которой нельзя совершить ложное движение, разбить тарелку или стакан за разговором.
Эти факты тебе известны и в твоей жизни, я говорю о чувстве, которое постоянно бурлило в моей душе, пока я был там, в комнатах дома моих родителей, о чувстве, которое было у меня в детстве и даже потом, во взрослом возрасте. Да, к нам приходили гости на ужин, или просто кто-то заглядывал, мы жили там и 'использовали' дом, но кроме практического, повседневного аспекта проживания у дома был и более глубокий смысл и назначение - этот смысл и цель поддерживали в наших сердцах, как последний рубеж обороны.