Я рассмеялась. Но сердце не перестало бешено колотиться в груди. Мое сердце колотилось так, как в тот день, когда меня отвезли в больницу рожать. Но то бешеное сердцебиение дарило сладкое и счастливое чувство.
Я шла дальше по улице, шла настолько быстро, насколько могла, я чувствовала, что меня надули, чего-то лишили. Мой муж не хочет, чтобы я встречалась с этим выдающимся человеком, привилегий знакомства с которым пользуется с юности. Мой муж вообще был неразговорчив. Я чувствовала, что меня надули, даже предали. Мое сердце еще бешено колотилось в тот вечер, когда муж вернулся домой в обычное время.
- Где ты был? - спросила я, когда он целовал мою руку.
- Где? - муж выглядел озадаченным. - Нигде. Шел домой.
- Ты лжешь, - сказала я.
Муж посмотрел на меня долгим взглядом. Отвечая, он, кажется, почти что скучал:
- Ты права. Я забыл. Столкнулся с Лазарем. Выпили вместе кофе. Видишь, забыл. Ты меня видела в кафе?
Он говорил искренне и спокойно, с оттенком удивления. Мне стало стыдно.
- Прости, - сказала я. - Я просто несчастна из-за того, что так мало знаю об этом человеке. Мне он не кажется настоящим твоим другом. Или моим. Или нашим общим другом. Пожалуйста, не общайся с ним. Попытайся его избегать, - умоляла я.
Муж посмотрел на меня удивленно.
- О, - сказал он, очень тщательно, как обычно, протирая очки. - Избегать Лазаря нет нужды. Он никогда не навязывается.
Это был последний раз, когда муж о нем упомянул.
Но теперь мне захотелось знать о Лазаре всё. Я нашла некоторые его книги, все - с дарственными надписями, в библиотеке мужа, и прочла всё, что смогла. Что было особенного в этих дарственных надписях: как бы это сказать - они были непочтительны...Нет, не то...они были странно язвительными. Так, словно автор презирал не только человека, для которого подписывал книги, но и сами свои книги как таковые, и себя за то, что их написал. В дарственных надписях было что-то самоуничижительное, ироничная меланхолия. Словно под своей фамилией он на самом деле написал: "Ладно, я сделал дарственную надпись, но на самом деле я - не совсем тот человек, за которого меня можно принять на основании этой книги".
До того момента я считала, что призвание писателя сродни сану священника в миру. Книга была для меня торжественной кафедрой, с которой эти люди обращаются к миру! Я понимала не всё, что он пишет. Словно он брезговал людьми, даже читателями, такими людьми, как я, и был полон решимости не открыть им о себе ничего важного. Читатели и критики могут много чего сказать о такой тенденции. Писателя многие ненавидели, но, конечно, некоторые ненавидят любого известного человека. Во время наших встреч писатель никогда не говорил о своих книгах или о литературе в целом. Он просто обо всем хотел узнать. Однажды он к нам зашел, и мне пришлось объяснять ему во всех подробностях, как готовить жаркое из кролика. Можешь в такое поверить? Да, жаркое из кролика. Он хотел записать всё до мельчайших подробностей, даже попросил поваренную книгу. А потом начал обсуждать жирафов. Это всё было очень интересно. Он мог говорить о чем угодно, и обо всем знал очень много, не говорил он только о литературе.
Не коснулось ли их обоих крыло безумия? Лично я первым делом так и подумала. Но потом отмела эту мысль. Просто я такого не ожидала, так часто бывает в жизни. Они не были безумны, они были просто очень скрытными людьми.
Потом Лазарь исчез из нашей жизни. Мы читали его книги и статьи, но с ним не виделись. Иногда ходили слухи о его связях с каким-нибудь политиком или известной женщиной, но никто ничего не знал в точности. Политики клялись, что наш знаменитый друг-писатель состоит в их партии, некоторые женщины хвастали тем, что им удалось поймать этого неуловимого экзотического зверя и связать его. Но беглец в тысячный раз скрылся в норе и исчез. Шли годы, мы ничего о нем не знали. Что он делал в то время? Не знаю. Жил. Читал. Писал. Может быть, показывал фокусы. И это напомнило мне...
Прошло пять лет. Я была замужем уже восемь лет. Ребенок родился на третий год. Да, мальчик. Я тебе присылала его фотографию. Знаю - он был великолепен. Потом я перестала кому-либо писать, даже тебе. Ребенок был для меня всем, ради него жила, все остальные, близкие или далекие, исчезли. Человек не должен любить так сильно. И никто не должен быть объектом такой любви, даже наши дети. Любовь - жесточайший вид эгоизма. Так вот, когда родился ребенок, наша переписка прекратилась. Ты была моей самой близкой подругой, но я в тебе больше не нуждалась, потому что появился ребенок. В течение двух лет жизни ребенка я испытывала самое большое счастье, которое могла подарить мне судьба. Я чувствовала себя сверхчеловеком, я была спокойна и в то же время всего боялась. Я знала, что ребенок не выживет. Откуда я это знала? Люди просто знают такие вещи. Некоторые из нас чувствуют всё, знают всё о своей судьбе. Я знала, что такого счастья, красоты и доброты, которые соединились в этом малыше, не может быть в мире. Я знала, что он умрет. Нет, не спорь и не пугайся так: я лучше тебя знаю, о чем говорю. Но эти два года были годами счастья. Потом он умер от скарлатины. Зимой, через три недели после своего второго дня рождения.