Эти слова меня потрясли. Я счел это бессердечным и несправедливым.
- Он беден, - вступился я за этого человека. - Он ничего с этим не может поделать.
- Неправда, - строго ответил отец. - Он может с этим что-то поделать. В конце концов, он не инвалид и даже не болен. Человек, который к сорока годам ничего не заработал - а он, в его обстоятельствах, несомненно, мог бы заработать - трус, лентяй или просто бомж. Не могу уважать такого человека.
Смотри, мне уже за сорок. Я старею, плохо сплю, полночи лежу в темноте с широко раскрытыми глазами, как новичок, тренирующийся быть мертвым. Я - реалист. Зачем, в конце концов, мне себя обманывать? Я больше ничего никому не должен. Моя единственная обязанность - быть честным с самим собой. Я думаю, отец был прав. В молодости такие вещи не понимаешь. В молодости я считал отца безжалостным, непреклонным дельцом, чей Бог - Маммона, и людей он судит по тому, способны ли они заработать. Я презирал эту концепцию, считал ее низменной и бесчеловечной. Но прошло время, я многое узнал: романтику, любовь, храбрость и страх, искренность и всё остальное, в том числе - и деньги. Теперь я понимаю отца, не могу порицать его за суровость суждений. Я понимаю, что он смотрел свысока на тех, кто не был болен, не был инвалидом, кому перевалило за сорок, но они были слишком трусливы, слишком ленивы или бестолковы, чтобы заработать. Конечно, я не имею в виду большие суммы, поскольку для этого нужна удача: большое вероломство, огромная жадность или слепой случай. Но деньги, которые человек в состоянии заработать, учитывая его возможности или жизненные горизонты, не заработает только трус или слабак. Не люблю утонченные чувствительные души, которые, столкнувшись с этим фактом, сразу указывают на мир - испорченный, бессердечный, жадный мир, который не позволяет им провести сумерки их жизни в очаровательном домике с лейкой в руках, ухаживая за садом летним вечером, в комнатных туфлях и соломенной шляпе, как мелкий инвестор, который счастливо удалился от дел, чтобы наслаждаться плодами трудолюбия и бережливости. Это - зловредный мир, зол он ко всем в равной мере. Что бы он вам ни дал, рано или поздно он это отнимет, или, по крайней мере, попытается отнять. Истинная смелость - воевать для защиты своих интересов и интересов тех, кто от тебя зависит. Не люблю слезливую чувствительность, которая винит кого угодно, только не себя: этих ужасных жадных финансистов, этих безжалостных инвесторов, эту 'ужасно жестокую' идею конкуренции, из-за которой они не смогли превратить свои мечты в разменную монету. Пусть станут сильнее, менее безжалостными, если хотят. Вот каков был кодекс моего отца. Вот почему у него не было времени на бедняков, под которыми я подразумеваю не несчастные массы, а индивидуумов, которым не хватило ума или силы, чтобы подняться по социальной лестнице.
Ты скажешь, что это - бессердечная точка зрения. Я тоже долгое время так думал.
Сейчас я так не думаю. У меня нет никакого желания выносить кому-то вердикты. Я просто продолжаю жить и размышлять, это - всё, что я могу. Правда заключается в том, что я жизни не заработал ни филлера. С трудом присматривал за тем, что мне передал мой отец и его предки. Заметь, присматривать за деньгами нелегко, поскольку могущественные силы ведут постоянную войну с концепцией частной собственности. Было время, когда я воевал с этими силами - видимыми и невидимыми врагами - столь же непрестанно и непреклонно, как мои предки, создатели нашего богатства. Но правда в том, что сам я не заработал состояние, потому что в действительности больше не соприкасался с деньгами. Я принадлежал к предпоследнему поколению, единственная цель которого - из чувства долга сохранить то, что ему передали.
Отец иногда говорил о 'деньгах бедняков'. Его уважение к деньгам основывалось не только на накоплении. Он говорил мне, что человек, который всю жизнь был простым фабричным рабочим, но ко времени выхода на пенсию владеет маленьким замельным участком, домиком и несколькими фруктовыми деревьями, и может жить на то, что заработал, человек более героический, чем любой генерал. Отец уважал сверхъестественную силу воли, которую демонстрировали в основном бедняки - здоровые исключительные бедняки, которым благодаря энергии и упрямству удалось урвать кусок пирога. У них есть клочок земли, который они имеют право называть своим, есть дом, который они купили за свои жалкие гроши, есть крыша над головой. Отец восхищался этими людьми. Кроме них он никем и ничем не восхищался. 'Он ни на что не годится', - иногда говорил отец и пожимал плечами, если ему рассказывали о судьбе слабого и беззащитного. Уверенность, с которой он произносил это 'ни на что не годится', уже сама по себе была формой презрения. На самом деле я сам - скупец, и всегда им был. Я такой же, как все, кто больше не способен строить и создавать новое, вся его деятельность сводится к тому, чтобы просто сохранять фамильное наследство. Мой отец не был скупцом, он просто уважал деньги: он их зарабатывал, накапливал, а потом, в надлежащее время, спокойно тратил, абсолютно уверенный в правоте своих суждений.