Тем временем мы жили своей обычной жизнью, которая нас устраивала. Естественно, я даже подумывал о том, чтобы увести эту девушку из нашего семейного круга, дать ей образование, наладить с нею более здоровые отношения, купить ей квартиру, сделать ее своей любовницей и жить, как получится. Должен сказать, это мне пришло в голову намного позже - фактически, через несколько лет. А тогда было уже слишком поздно - к тому времени эта женщина уже осознала свою власть, стала сильной и могущественной. Вот тогда я от нее сбежал. Первые несколько лет я просто чувствовал в доме какое-то подспудное движение. Я возвращался домой в глубокую тишину, тишину и порядок, как в монастыре. Поднимался в свои апартаменты, где служанка всё идеально подготовила на ночь - холодный апельсиновый сок в термосе, книга, которую я читаю, и сигареты. На моем письменном столе всегда стояла большая ваза с цветами. Моя одежда, мои книги, мои безделушки - всё находилось именно там, где должно было находиться. Я спокойно стоял и слушал. В комнате было тепло. Конечно, я не всегда думал о девушке, не всегда заставлял себя думать о том, что она - здесь рядом, спит где-то в комнате для слуг. Прошел год, потом - другой: я просто почувствовал, что в доме появился смысл. Я знал только то, что Юдит Альдосо живет здесь, и она очень красива. Все это признавали. Потом пришлось уволить слугу и кухарку, старую одинокую женщину, которая влюбилась в Юдит и не нашла другого способа выразить свою любовь, кроме ссор и брюзжания. Не то чтобы об этом особо говорили. Наверное, только моя мать знала правду, но, если так, держала это при себе. Потом меня долго удивляло ее молчание. У моей матери была отличная интуиция и опыт, она знала всё без слов. В нашем доме никто, кроме моей матери, не знал о тайной страсти слуги и кухарки. Я уверен, что мать не обладала каким-то особым любовным опытом, не понимала извращенные и безнадежные желания вроде тех, которые старая кухарка питала к Юдит, наверное, даже никогда не читала о таком. Но мать понимала реальность, и узнала правду. Сама она тогда уже была пожилой женщиной, знала всё, и ничему не удивлялась. Она знала даже о том, что Юдит представляет в доме опасность, не только для слуги и кухарки...Мать знала, что Юдит представляет опасность для всех, кто живет в доме. Не для отца, потому что отец тогда уже был стар и болен, и, в любом случае, они с матерью друг друга не любили. Но меня мать любила, а потом я спрашивал себя, почему, узнав всё, она не избавилась вовремя от источника опасности. Целая жизнь прошла, или почти прошла, прежде чем я, наконец, понял.
Наклонись поближе. Только между нами, правда заключается в том, что моя мать приветствовала эту опасность. Она могла бояться, что я столкнусь с опасностью посерьезнее. Догадываешься, что это за опасность? Никаких догадок? Опасность одиночества, ужасающего одиночества, из которого состояла наша жизнь, жизнь отца и матери, одиночества всего этого триумфального, успешного, соблюдающего ритуалы класса, к которому мы принадлежали. В человеческом обществе происходит некий процесс, которого нужно бояться больше, он хуже всего...Это процесс отсечения нас друг от друга, когда мы становимся почти неотличимы от машин. Мы живем в соответствии с суровым домашним кодексом, работаем в соответствии с даже еще более суровым кодексом долга, нас окружает социальный порядок, основанный на всеобъемлющей строгости, создающий надлежащие формы развлечений, предпочтений и привязанностей, так что вся наша жизнь становится предсказуемой - мы знаем, когда одеваться, когда завтракать, когда идти на работу, заниматься любовью, развлекаться, осуществлять утонченное социальное взаимодействие. Порядок повсюду, безумный порядок. В тисках этого порядка жизнь замораживает нас, словно экспедицию, которая готовилась к долгому путешествию к тучным берегам, но оказалось, что и море, и берега скованы льдами, так что в итоге нет никакого плана, никаких желаний, только холод и неподвижность. А холод и неподвижность - определения смерти. Это - медленный и неотвратимый процесс. А в один прекрасный день жизнь семьи начинает кипеть, как бульон. Всё становится важным, каждая мельчайшая деталь, но они не видят целое и теряют связь с жизнью как таковой...Они так тщательно одеваются по утрам и вечерам, можно решить, что они готовятся к какой-то опасной церемонии вроде похорон или свадьбы, или к оглашению приговора. Они поддерживают социальные связи, приглашают гостей, но за всем этим маячит призрак одиночества. А пока в одиночестве остается ожидание или надежда, что-то, за что может держаться сердце и душа, жизнь выносима, можно продолжать жить...не хорошо, не так, как должны жить люди, но, по крайней мере, есть причина для того, чтобы запускать механизм жизни по утрам и позволять ему тикать до ночи.