Потому что надежда держится долго. Люди очень неохотно отказываются от надежды, смиряются с мыслью об одиночестве, смертельном, безнадежном одиночестве. Лишь очень немногие способы жить со знанием о том, что одиночеству нет конца. Люди продолжают надеяться, хватаются за разные вещи, ищут приют в отношениях, в которые не привносят подлинную страсть, в которые не могут погрузиться, так что пытаются отвлечься, дают себе искусственные задания, лихорадочно работают или путешествуют с огромными путеводителями, вкладывают деньги в большие дома, покупают любовь женщин, с которыми у них нет ничего общего, начинают коллекционировать декоративные веера, драгоценные камни или редких жуков. Но всё это ни в малейшей степени не помогает. И, делая всё это, они прекрасно знают, что всё это не помогает. Но всё равно продолжают надеяться. К тому времени они уже сами не имеют ни малейшего понятия, во что вложили свои надежды. Отлично знают, что больше денег, более полная коллекция жуков, новая любовница, интересный круг друзей, садовые вечеринки, более шикарные, чем у соседей - всё это не помогает...Именно поэтому, прежде всего, в океане страданий и смятения, они отчаянно жаждут порядка. Каждый миг бодрствования они проводят, приводя свою жизнь в порядок. Они постоянно 'принимают меры' - просматривают договор или посещают социальное мероприятие, или назначают эротическое свидание...Так что они не одиноки, ни секунды! Не замечают даже проблеск своего одиночества! Быстрые, всегда в компании. Выгуливают собак! Вешают гобелены! Покупают акции или антиквариат! Заводят новую любовницу! Быстрее, пока не столкнулся с одиночеством лицом к лицу.
Вот как они живут. Вот как мы жили. Мы очень много значения придавали одежде. К пятидесяти годам отец одевался со тщательностью пресвитера или католического священника, готовящегося к мессе. Слуги знали все его привычки, и к рассвету готовили его костюм, туфли и галстук, словно отец был дьяконом. А всё потому, что мой отец - человек вовсе не тщеславный и никогда прежде особо не заботившийся о своей внешности - в старости решил выглядеть достойно и начал уделять скрупулезное внимание одежде, так, чтобы на рукавах не было ни пылинки, никаких лишних стрелок на брюках, никаких пятен или морщин на рубашке или воротнике, идеально завязанный галстук...да, как священник одевается для мессы, с той же тщательностью. После ритуала одевания начинался второй ритуал дня - завтрак. Отца ждал автомобиль, чтобы отвезти его куда-то, чтение документов, почта, офис, эффективные и почтительные клерки приносят отчеты, встречи с деловыми партнерами, клуб и приемы...и всё это - с таким вниманием к деталям, с такой тревожной заботой, словно кто-то за всем этим наблюдал, кто-то, перед кем отец должен был отчитываться за выполнение всех своих священных обязанностей. Вот чего боялась мать. За всеми этими ритуалами, за коллекционированием и посещением клубов, за социализацией и развлечениями ужас одиночества вздымал голову, словно айсберг в теплеющем море. Одиночество, знаешь ли, развивается при определенных состояниях личной и социальной жизни, как болезнь в истощенном теле. Это - не то состояние, которое сразу бросается в глаза. Настоящие кризисы - болезни, расставания, вопросы жизни и смерти - не просто проявляются вдруг, не становятся вдруг заметны в какой-то день или час. К тому времени, как мы их заметим, эти решающие моменты нашей жизни, они обычно уже в прошлом, и нам не остается ничего иного, кроме как принять их и перепоручить врачу, юристу или священнику. Одиночество - это форма болезни. Или, точнее, не форма болезни, а состояние, в котором тот, кто обречен страдать, оказывается выставленным в клетке, как чучело. Нет: болезнь - это процесс, который предшествует одиночеству, процесс, который я сравнил бы с медленным замерзанием. Мать хотела спасти меня от этого. Жизнь, знаешь ли, становится всё более механической. Всё замерзает. Комнаты отапливаются так же хорошо, как всегда, у тебя нормальная температура, давление - точно такое же, как было, у тебя есть деньги в банке или инвестиции в бизнес. Раз в неделю ты ходишь в оперу или в театр, предпочтительно, чтобы там давали что-нибудь веселое. Ешь в ресторане легкие блюда, добавляешь в вино минеральную воду, потому что следуешь рекомендациям здоровой жизни. В жизни нет никаких проблем. Твой врач, только если он - хороший врач, а не настоящий, что не одно и то же, пожимает тебе руку после осмотра раз в полгода и говорит, что всё в порядке. Но если он - настоящий врач, то есть - основательный, так же, как пеликан - только пеликан, а генерал - только генерал, даже если не участвует в битве и просто подстригает свою изгородь или разгадывает кроссворд - так вот, если это - такой врач, он не удовлетворится просто рукопожатием после осмотра раз в полгода, потому что, несмотря на то, что твое сердце, легкие, почки и печень - в идеальном состоянии, он понимает, что твоя жизнь - вовсе не идеальна, чувствует холод одиночества, пропитывающий твое существо, как чувствительные приборы корабля могут выявить смертельную опасность приближающегося айсберга даже в теплых водах. Но, наверное, можно просто добавить, что этот холод сродни тому, который ты чувствуешь летом в домах, жители которых уехали на каникулы, разбрызгали повсюду камфору, завернули меха и ковры в газеты, а снаружи - лето, раскаленное лето, за закрытыми ставнями одинокая мебель и затененные стены пропитаны холодом и одиночеством, которое чувствуют даже неодушевленные предметы, все чувствуют, что одиночество - там, все, кто одинок - и предметы, и люди - вдыхают его и излучают.