Что я ей говорил? Погоди минутку, мне надо закурить. Нет, не волнуюсь. Не собираюсь в это время дня считать выкуренные сигареты. В моем случае всё это не имеет особого значения.
А вот тогда всё казалось очень важным, всё, что я говорил, и всё, что могло из этого выйти. У меня не было времени ухаживать за нею или подбивать к ней клинья. Всё это было ни к чему. Я просто сказал, что хотел бы с нею жить. Мое заявление ее не удивило. Она спокойно меня выслушала, потом торжественно посмотрела на меня, без какого-либо удивления. Потом я почувствовал, что она меня взвешивала, словно хотела определить мою силу, как сельская девушка оценивает местного парня, который появился перед нею и говорит, что может поднять тот или иной тяжелый предмет, целый мешок пшеницы, такого рода вещи. Юдит взвешивала не мои мускулы, а мою душу. Как я уже сказал, сейчас, ретроспективно, я думаю, было какое-то поддразниваение в том, как она меня изучала, молчаливое, мягкое поддразнивание, словно она говорила: 'Ты - не такой уж и сильный. Тебе понадобится больше сил, если хочешь жить со мной. Я сломаю тебе хребет'. Вот что я читал в ее взгляде. Я это почувствовал, так что начал говорить немного быстрее, но при этом спокойнее. Я сказал ей, что это будет сложно устроить, потому что ситуация сложилась патовая, мой отец никогда не согласится на брак, и, вероятно, возникнет еще много других проблем. Сказал, что, например, скорее всего этот брак вызовет серьезные трения между мной и моей семьей и внешним миром, а если мы хотим быть честны, нельзя полностью игнорировать мир, частью которого мы являемся, мир, который сделал нас теми, кто мы есть. И, скорее всего, эти трения, начавшиеся со слабости, рано или поздно плохо повлияют и на нас. Я сказал Юдит, что уже видел такое раньше. Я знавал людей своего круга, которые женились на женщинах более низкого социального положения, и из этих браков никогда ничего хорошего не вышло. Нес такую чушь. Конечно, я это всё говорил всерьез, говорил не из страха - просто хотелось быть с нею честным. Юдит понимала, что я честен, посмотрела на меня серьезно и жестом сообщила, что согласна со мной. Словно поощряла меня искать новые аргументы, которые сразу докажут, что эта идея невозможна, безнадежна: Юдит хотела, чтобы я продолжал убедительно доказывать, что эта идея безумна. И я, со своей стороны, продолжал искать эти доводы. Она не сказала ни слова, или, точнее, сказала, когда я замолчал, и реплика ее была очень короткой. Юдит позволила говорить мне. Сам не знаю, как, но я говорил полтора часа, там, у камина, а Юдит всё это время оставалась на коленях, я сидел рядом с нею в низком кресле английской кожи. Я говорил и смотрел в огонь: никто не зашел и нас не побеспокоил. В жизни существует некий скрытый порядок, в соответствии с которым ситуация возникает в жизни человека именно тогда, когда что-то нужно решить или сделать, так что обстоятельства втайне складываются таким образом, чтобы содействовать ситуации: места, предметы, люди рядом с нами - всё подсознательно складывается таким образом, чтобы способствовать наступлению момента. Нас никто не побеспокоил. Был вечер. Отец вернулся домой, конечно, родители искали Юдит, чтобы она накрыла на стол к ужину. Мы должны были переодеться к ужину, но нас никто не побеспокоил. Потом я понял, что это на самом деле не так странно, как можно было бы подумать. Когда жизнь хочет устроить шоу, она всё улаживает идеально.
В течение этих полутора часов я чувствовал, что впервые в жизни говорю с кем-то искренне и прямо. Я сказал ей, что хочу жить с нею, что я догадывался об этом, но не знал точно, что не могу на ней жениться. Сказал, что для меня жизненно важно - жить с нею. Спросил, помнит ли она нашу первую встречу в то мгновение, когда она впервые вошла в наш дом. Юдит ничего не ответила, лишь кивнула, чтобы показать, что помнит. Она была невероятно прекрасна, когда стояла в полумраке комнаты у огня, в отблесках красного света, ее волосы сияли, голову она слегка склонила набок на этой тонкой шее и слушала меня, в руках у нее была кочерга. Она была очень красива, она была важнейшей частью моей жизни. Я сказал, что ей следует уйти из этого дома, уволиться, найти какую-то отговорку, пойти домой, а потом ждать меня где-то, а я за несколько дней улажу все накопившиеся дела, и мы сможем уехать в Италию, и останемся там, наверное, на несколько лет. Спросил, хочет ли она увидеть Италию...Юдит ничего не ответила, но жестом показала, что не хочет. Словно совсем не поняла вопрос, словно я спросил у нее, хочет ли она увидеть Генриха IV. Она не поняла. Но слушала очень внимательно. Смотрела на огонь, стояла на коленях, выпрямив спину, словно кающаяся грешница, так близко ко мне, что мне нужно было только руку протянуть, чтобы ее коснуться. Я действительно взял ее за руку, но она ее вырвала - не для флирта, не с видом оскорбленной добродетели, очень естественно - простая форма отказа, легчайшим движением, словно хотела исправить какие-то мои слова. Тогда я впервые заметил, что она, по-своему, аристократка до мозга костей, что ее врожденное благородство - часть ткани ее существа. Меня это удивило, но, в то же время, я сразу это принял. К тому времени я уже знал, что не статус, не привилегии рождения разделяют людей, а ум и характер. Юдит стояла на коленях у камина, ее лицо озаряли блики бледного красного пламени, она была - словно принцесса, тонкая и гибкая, расслабленная, без тени заносчивости, но и без излишней скромности, без предательских следов смущения, без малейшей дрожи ресниц, словно этот наш разговор был самой естественной вещью на свете. А над нею возвышалась рождественская ель. Знаешь, когда я потом об этом думал, не мог сдержать смех, хотя смех был довольно суховат, должен сказать...Юдит под рождественской елью, словно какой-то странный, непостижимый подарок.