Безумию нет объяснения. Каждый становился его жертвой хотя бы раз в жизни...и, возможно, жизнь намного беднее, если нас ничто не захватит и не разобьет в дребезги, как буря, если наши основы не будут потрясены, земля не содрогнется, вся черепица останется на крыше, если воющее неистовство не сдует всё, чему разум и характер пытались придать видимость порядка. Вот что произошло со мной...Ты спрашиваешь, сожалею ли я об этом? Отвечаю: нет, я ни о чем не жалею. Но не могу сказать, что это придало моей жизни смысл. Это просто случилось, как приступ болезни, а после тяжелого приступа человека лучше всего отправить на лечение за границу. Именно это я и сделал. Такое путешествие, конечно, - форма бегства. Но перед отъездом я хотел кое в чем убедиться, так что попросил своего друга Лазаря, писателя, пригласить Юдит к себе, чтобы он посмотрел на нее, поговорил с нею, и уговорил Юдит принять приглашение. Я уже знал, что она права, что я - трус, и именно поэтому сделал то, что сделал. Понимаешь, это было - словно отправить ее к врачу, чтобы он мог ее осмотреть и сделать вывод о ее здоровье...В конце концов, она была - словно женщина, которую я подобрал на улице и перенес в свою зону боевых действий, как говорят военные. Юдит выслушала меня с неодобрением, но выполнила мою просьбу без возражений. Она была замкнута и явно оскорблена. Словно сказала: 'Ладно, я пойду к врачу, если вы настаиваете, и подвергнусь осмотру'. Она пошла.
Да, Лазарь. У нас были странные отношения.
Мы были ровесниками, школьными друзьями. Ему было уже тридцать пять, когда его настигла слава, а до тех пор был практически никому не известен. Он пописывал странные статейки в безнадежные журнальчики, их тон заставлял меня думать, что он просто насмехается над своими читателями, что он безмерно презирает всю эту затею - писательство, публикации, читателей и критику. Никогда нельзя было понять, что он думает на самом деле. О чем он писал? О море, о старой книге, о персонаже, всё - очень кратко, не более двух-трех страниц в журнале тиражом не более нескольких сотен экземпляров, максимум - тысяча. Эти заметки были столь личного характера, создавалось впечатление, что они написаны на частном языке какого-то странного племени - во всяком случае, такое чувство у меня возникло, когда я прочел его статью впервые - это был язык одного из этих исчезающих племен, на котором говорят лишь несколько человек, родной язык статей Лазаря. При этом он говорил и писал на спокойном, бесстрастном, красивом венгерском, чистом и правильном. Он часто говорил мне, что начинает и заканчивает каждый свой день чтением творений великого поэта девятнадцатого века Яноша Арани, так же, как люди чистят зубы. Но то, о чем Лазарь писал, было похоже на новости из другой его страны.
А потом он вдруг стал знаменит. Почему? Это невозможно объяснить. К нему потянулись все, он стал востребованным, занял первое место в литературных салонах, потом - на трибунах общественных дебатов, потом - в прессе, его имя было повсюду. Ему начали подражать: газеты и журналы заполнили романы и статьи в стиле Лазаря - всё это писал не он, но всему этому он был тайным автором. Потом, что еще более странно, им заинтересовалась широкая общественность - этого никто не мог понять, поскольку в произведениях Лазаря не было ничего, что могло бы развлечь, утешить или повеселить людей, он, кажется, никогда не пытался наладить какие-либо контакты со своими читателями. Но они ему прощали и это. За несколько лет он занял ведущие позиции в том особом состязании, которое составляет светсткую часть интеллектуальной жизни: его произведения постоянно обсуждались, его тексты анализировали и сортировали, словно это были древневосточные рукописи, объекты научного изучения. Всё это никак его не изменило. Однажды, на пике успеха, я спросил его, что он чувствует. Не ранит ли этот громкий шум его слух? Потому что, естественно, раздавались и критические голоса, на него кричали завистники, звучали голоса, полные ненависти и фальшивых обвинений. Но все эти крики из противоположных лагерей сливались в одно море звука, из которого поднималось имя Лазаря, острое и четкое, как голос первой скрипки в оркестре. Он выслушал мой вопрос и обдумал его. Потом мрачно ответил: 'Это - возмездие писателя'. Вот что он сказал.