Вот так мы общались с Лазарем в тот вечер после визита Юдит. Он говорил о чем угодно - о Риме, о новых книгах, о связи литературы и времен года. Потом встал, пожал мне руку и попрощался. Вот тогда я почувствовал, что это - не игра. Мое сердце начало бешено колотиться от напряжения. Я почувствовал, что он бросил меня на произвол судьбы, что отныне мне придется самому справляться со своими проблемами. Я проникся уважением к женщине, которая произвела на Лазаря такое впечатление. Я начал уважать ее и бояться. Через несколько дней я уехал.
Прошло много времени. У меня остались смутные воспоминания о тех временах. Можно сказать, это был пролог драмы. Не хочу нагружать тебя подробностями.
Я путешествовал четыре года, объехал всю Европу. Мой отец не подозревал об истинной причине моего отсутствия. Мать, может быть, знала, но молчала об этом. Долгое время я не замечал ничего необычного. Я был молод, и мир, как говорится, принадлежал мне.
Тогда был мир ... но неправильный мир, ненастоящий. Мы находились в промежутке между двумя войнами. Границы никогда не были открыты полностью, но поезда не останавливались слишком надолго у международных застав различных цветов. Люди просили друг у друга взаймы, не только люди, но и страны, словно ничего не происходит, продолжали жить своей жизнью с какой-то невероятной уверенностью в завтрашнем дне. И, что еще более удивительно, они получали эти займы - и строили дома, большие дома, маленькие, и вообще вели себя так, словно времена, полные боли и ужаса, ушли навсегда, словно настала совершенно новая эпоха, так что теперь всё будет так, как должно быть, они могут строить долгосрочные планы, воспитывать детей и предаваться удовольствиям не только восхитительным, но и несколько чрезмерным. Вот в таком мире я отправился в путешествие - в мире между двумя войнами. Не могу сказать, что чувство, с которым я отправился в путешествие и которое испытывал на разных остановках во время путешествия, было чувством полной безопасности. Мы вели себя, как люди, у которых, к их огромному удивлению, украли всё: наша жизнь в этом кратком промежутке между двумя войнами в Европе была пропитана подозрениями - мы все, люди и народы, прилагали исполненные энтузиазма усилия для того, чтобы быть щедрыми и великодушными, но - втайне, так или иначе - мы носили в кармане револьвер и время от времени в панике тянулись за кошельком в кармане у самого сердца. Наверное, не столько к кошельку, сколько к своему сердцу и разуму, потому что за них мы тоже боялись. Но, во всяком случае, снова можно было путешествовать. Повсюду строили новые дома, новые поместья, новые города, и да - новые нации. Сначала я отправился на Север, потом - на Юг, после этого - на Запад. В итоге несколько лет провел в городах Запада. То, во что я самым серьезным образом верил, непосредственно можно было отыскать там. Словно учишь в школе иностранный язык, а потом едешь в страну, в которой этот язык из книг - родной язык реальных людей. На Западе я жил среди представителей истинно светского общества, которые не считали принадлежность к своему классу формой актерства или создания лозунгов, или повседневной рутиной, а просто жили так, как приличествует жить человеку, унаследовавшему дом, в котором они жили, от своих предков, дом слишком маленький, слишком темный и старомодный, возможно, но этот дом они лучше всего знали, и его не стоило сносить, чтобы построить новый.
Такой образ жизни требовал ремонта и поддержания. В своем городе мы по-прежнему строили этот дом, в котором можно было бы жить светской жизнью: среди дворцов и коттеджей мы создавали более широкий и в то же время - более компактный стиль жизни, чтобы все могли там чувствовать себя, как дома: Юдит Альдосо, я, мы оба.
Все эти годы Юдит пребывала в моих мыслях лишь тенью. Сначала она была главным образом напоминанием о неистовой лихорадке. Да, я был болен и при этом разражался тирадами пустословия. Глаза мои застилал туман. Я глубоко ощущал свое одиночество: мою жизнь захлестнула морозная волна одиночества. Я боялся одиночества и сбежал от него к женщине, чья энергия и улыбка заставляли поверить в то, что одиночество можно с кем-то разделить. Вот что я запомнил. Но потом мне открылся весь мир, и он оказался очень интересным. Я видел разнообразные статуи, газовые турбины и другие формы одиночества, видел людей, которые испытывали радость, слушая музыку без единой строчки текста, видел экономические системы, сулившие достоинство и щедрость, видел огромные города, горные вершины, красивые средневековые стены, маленькие немецкие городки, вокруг главной площади которых росли платаны, башни соборов, пляжи с золотым песком и темно-синие океаны, женщин, которые загорали обнаженными на берегу. Воспоминания о Юдит Альдосо не могли соперничать с чудесами света. В сравнении с этой новой реальностью она для меня значила меньше, чем тень. В эти годы жизнь мне показала и пообещала всё. Она пообещала мне освобождение от узких пределов и меланхоличного беспорядка нашего дома. Жизнь освободила меня от одежд, которые я вынужден был носить, чтобы выполнять свою роль дома, и позволила мне затеряться на дорогах мира. Кроме того, жизнь предложила мне женщин, целую армию женщин, женщин всего мира - от фламандских брюнеток с горячими мечтательными взорами до ясноглазых француженок и кротких немок...женщин всех сортов. Я ездил по миру. Женщины вертелись вокруг меня так же, как они вертелись вокруг всех мужчин, присылали записки, звонили: порядочные, обещавшие мне всю свою жизнь, склонные к флирту, которые предлагали жизнь простого, чувственного, дикого самозабвения - ничего постоянного, но что-то достаточно долгое, что-то намного более загадочное, чем быстрая интрижка на одну ночь.