В тот вечер я по-настоящему узнал эту невероятную женщину. Мы пошли в ресторан в центре города, куда-то, где я вряд ли столкнулся бы с кем-то из знакомых. Сели за столик, официант принес меню. Я сделал заказ, и мы приглушенным голосом начали обсуждать обыденные вещи. Во время обеда я наблюдал за движениями Юдит. Она знала, что я набюдаю за нею, и время от времени насмешливо улыбалась. Эта насмешливая улыбка на самом деле никогда полностью не сходила с ее лица. Она словно говорила: 'Я знаю, что ты за мною наблюдаешь. Ладно, смотри внимательнее. Я научилась тому, чему следовало научиться'.
И действительно, она научилась идеально, может быть, даже слишком. Эта женщина, подумать только, всего за несколько лет научилась тому, что считается правильным поведением, изысканными светскими манерами - всему тому, что мы принимаем, как должное, просто будучи порождением своего круга и образования, правильно дрессированными животными. Юдит знала, как войти, как поздороваться, как не смотреть на официанта, как не обращать внимания на обслуживание, понимала, как человека следует обслуживать, поддерживала ауру выученного превосходства. Ее манера есть была даже слишком правильной. Она держала нож, вилку, салфетку, всё, словно никогда не ела по-другому, никогда не пользовалась другими столовыми приборами при других обстоятельствах. Меня восхитило и ее чувство стиля в одежде, не в тот вечер, потом. Не то чтобы я был экспертом в женских модах, просто, как любой другой мужчина, я знаю, выглядит ли женщина, с которой я вышел в свет, правильно, или совершает вкусовые ошибки, давая волю личным причудам. Юдит в своем черном платье и черной шляпке быда столь прекрасна, столь проста и невероятно очаровательна, что даже официанты на нее глазели. То, как она двигалась, как села за столик, сняла перчатки, слушала, улыбалась и кивала, соглашаясь с выбором блюд, когда я читал ей меню, а потом сразу же сменила тему разговора, очаровательно склонившись ко мне: всё это был один очень тяжелый экзамен, который Юдит сдала в тот первый вечер, как блестящая студентка, безо всякого труда.
А вот я очень волновался, в душе мне хотелось, чтобы она ушла, так что, когда Юдит вышла, я был вне себя от радости, испытал удовлетворенное облегчение. Так бывает. когда мы понимаем, что ничто не случается без причины. Всё, что произошло между нами, произошло по какой-то причине, это доказывало, что Юдит была поистине невероятным созданием. Мне сразу же стало стыдно из-за своей прежней тревоги. Юдит это чувствовала, и иногда - слегка насмешливо, как я уже сказал - мне улыбалась. Она вела себя, как леди в ресторане, как женщина высочайшего статуса, которая всю жизнь провела в таких местах. Нет, погоди, она себя вела даже еще намного лучше. Дамы высшего общества не едят столь безупречно, как она, не могут держать ножи и вилки столь изысканно, не способны столь строго следить за своими жестами и осанкой. Люди, которые родились в высшем обществе, склонны слегка бунтовать против его ограничений. Юдит сдавала экзамен, конечно, чтобы это было незаметно, но она следовала всем правилам.
Это началось в тот вечер и продолжалось всё время, месяцы и годы - каждый вечер, каждое утро, в компании или наедине, за столом или в обществе, потом - в постели, в любой возможной ситуации - ужасный, безнадежный, бесконечный экзамен, который Юдит каждый день сдавала на отлично. В теории это было прекрасно, но практическую часть мы оба завалили.
Я тоже совершал ошибки. Мы наблюдали друг за другом, как тигр и дрессировщик в разгар представления. Я ни разу не произнес ни слова критики в адрес Юдит, никогда не просил ее надеть что-то другое, говорить или вести себя как-то иначе. Я никогда не 'учил' ее. Я получил ее душу во всей зрелости, такой, какой она была создана и как обтесала ее жизнь. Я не ждал от нее ничего выдающегося. Я искал вовсе не блестящую светскую львицу. Просто надеялся найти женщину, с которой смогу прожить одинокую жизнь. Но Юдит была ужасно амбициозна, как бывает амбициозен молодой, только что получивший чин офицер, который жаждет завоевать весь мир, весь день посвящает зубрежке, практике и тренировкам. Она никого и ничего не боялась. Боялась Юдит лишь одного: своей сверхчувствительности к обидам, в глубинах ее жизни таилась какая-то смертельная рана, нанесенная ее гордости, самому ее существу. Вот чего она боялась, все ее слова, молчание и поступки были формой защиты от этого. Это было что-то такое, чего я никогда не понимал.
Так вот, мы обедали в ресторане. О чем мы говорили? Конечно, о Лондоне. Как проходил разговор? Юдит отвечала на вопросы, словно сидела на экзамене. Ответы краткие: 'Лондон - огромный город. Там много жителей. Плохая еда на бараньем сале. Англичане думают и действуют медлительно'. А потом среди клише - вдруг что-то по делу: 'Англичанин знает, что необходимо выжить'. Когда Юдит это сказала, это стало первым личным наблюдением, которое она адресовала мне, первой истиной, которую она открыла для себя и сообщила мне. Ее глаза вдруг загорелись, потом она продолжила говорить, как прежде. Словно не могла сдержаться и высказала свое мнение, а потом сразу пожалела об этом, словно она что-то выдала, открыла тайну, показала, что у нее тоже есть взгляд на мир, есть мнение о себе, обо мне и об англичанах, и ей пришлось об этом рассказать. Люди не рассказывают о своем опыте в присутствии врагов. В это мгновение у меня возникло какое-то странное чувство, но я не смог бы сказать, какое...Юдит на секунду замолчала. Потом снова начала сыпать клише. Шло время экзамена. 'Да, у англичан есть чувство юмора. Они любят Диккенса и музыку'. Юдит прочла 'Дэвида Копперфильда'. Что еще? Она отвечала спокойно. Во время поездки читала новый роман Хаксли. Называется 'Контрапункт'. Читала его в поездке и еще читает...может одолжить мне, если хочу.