Погоди минутку, у меня разболелась голова! Официант, стакан воды! И аспирин. Спасибо.
Рассказываю об этом, и у меня снова кружится голова, как тогда. Словно я склонился над огромным водопадом. И нигде нет ограды, никто не протянет руку помоши. Лишь рёв воды и зов бездны, и в глубине души вдруг зарождается это пугающее желание...ты понимаешь, что тебе нужно собрать все силы, чтобы отвернуться и уйти прочь. Ты еще можешь что-то сделать. Можешь сделать шаг назад, произнести слово, написать письмо, что-то сделать. А внизу ждет ревущая вода. Вот такое чувство.
Вот о чем я думал, когда у меня разболелась голова. Сейчас я вижу это всё ясно, во всяком случае - несколько мгновений. Например, когда Юдит рассказала мне, что у нее есть любовник в Лондоне, греческий учитель пения. Она тогда уже решила вернуться домой. Но сначала хотела приобрести одежду: туфли, пристойный багаж. Греческий учитель музыки покупал ей всё, что она хотела. Потом она вернулась домой, сняла комнату возле вокзала, позвонила мне и сказала: 'Хелло' по-английски, словно забыла венгерский.
Как на меня подействовала эта новость? Хочу быть с тобой честным, поэтому пытаюсь вспомнить, заглянуть в свое сердце, проверить свои воспоминания, и ответить могу лишь одним словом: никак. Людям сложно понять истинную важность поступков и отношений. Например, кто-то умирает. Ты это не понимаешь. Человека уже похоронили, а ты по-прежнему ничего не чувствуешь. Скорбишь с церемонной торжественностью, в обществе смотришь прямо перед собой, дома один - зеваешь, трешь нос, читаешь книгу и думаешь о чем угодно, кроме покойника, о котором, как предполагается, скорбишь. Внешне ты ведешь себя надлежащим образом - блюдешь мрачный траур, а в душе с удивлением отмечаешь, что не чувствуешь абсолютно ничего, самое большее - какое-то удовлетворение с примесью чувства вины и облегчение. И равнодушие, глубокое равнодушие. Так продолжается много дней, возможно - месяцев. Ты обманываешь весь мир, скрываешь свое равнодушие. Потом, однажды, намного позже, возможно, через год, когда тело покойного давно превратилось в пыль, на прогулке у тебя вдруг начинает кружиться голова, тебе приходится прислониться к стене, потому что у тебя вдруг возникло это чувство: чувство привязанности к умершему. Значение смерти. Факт, его реальность, осознание, что нет смысла скрести ногтями землю, чтобы откопать то, что от него осталось: ты никогда больше не увидишь эту улыбку, вся мудрость и сила мира не способны воскресить покойника из мертвых и заставить его ходить по улицам рядом с тобой с улыбкой на устах. Ты можешь возглавить армию и завоевать все уголки земного шара, но это - бесполезно. И тогда ты плачешь. Или, возможно, даже не так. Ты стоишь на улице, бледный, осознав потерю столь огромную, что, кажется, весь мир утратил смысл. Словно ты остался совсем один, последний человек на Земле.
А ревность? Что это значит? Что кроется за нею? Конечно, тщеславие. Наш организм на семьдесят процентов состоит из жидкостей, и только оставшиеся тридцать процентов - твердая материя, сущность человеческого существа. Таким же образом характер человека на семьдесят процентов состоит из тщеславия, а остальное - желания, великодушие, страх смерти и чувство долга. Когда влюбленный мужчина идет по улице с воспаленными глазами, потому что женщина - столь же тщеславная, как он, столь же нуждающаяся, столь же одинокая, отчаянно жаждущая счастья, столь же несчастное создание, как все вокруг - нашла краткое утешение в объятиях другого где-то в городе, не то чтобы он хотел спасти тело или душу этой женщины от какой-то воображаемой опасности или унижения: он просто не хочет, чтобы оказалось задето его тщеславие. Юдит рассказала мне, что у нее был любовник - греческий учитель музыки. Я вежливо покивал, словно ответил: 'Да, понимаю', и сменил тему беседы. Действительно, именно в тот момент я ничего не почувствовал. Намного позже, когда мы развелись, когда я узнал, что ее любили и другие, когда я стал одинок, я вспомнил про этого греческого учителя музыки, и застонал в ярости и отчаянии. Я подумал, что просто убил бы Юдит и этого греческого учителя музыки, попадись они только мне в руки. Я мучился, как раненый дикий зверь, которого подстрелили в лапу, только из-за того, что у женщины, с которой у меня больше не было ничего общего, общества которой я избегал, потому что мы не подходили друг другу абсолютно во всем, когда-то в прошлом была интрижка с мужчиной, которого она теперь помнила лишь смутно, как помнят покойника, с которым были шапочно знакомы. А тогда, в то мгновение, когда она в этом призналась, я ничего не почувствовал, просто продолжал чистить яблоко с вежливо-дружелюбным выражением лица, словно это было именно то, что я ожидал услышать, и теперь я доволен, получив ожидаемую новость Вот как мы узнавали друг друга.