Потом, в конце концов, Юдит насытилась тем, что могла купить за мои деньги. Она глотала еду, словно жадный ребенок, и теперь ее начало тошнить. Теперь в ее душе воцарились разочарование и равнодушие. Одним прекрасным утром она проснулась обиженной - не на меня, не на мир в целом, она обиделась из-за осознания того факта, что никто не может долго выполнять свои желания, чтобы за этим не последовала расплата. Я выяснил, что детство на ферме она провела в кругу семьи столь невыразимо, столь невозможно и позорно бедной - такие иногда описывают в социологических исследованиях. У них был маленький домик и несколько акров земли, но семья росла, росли долги, так что всё пришлось продать. После этого осталась только хибара и двор. Вот там она и жила с отцом, матерью и парализованной сестрой. Детей разбросало по миру - они были в услужении. Юдит рассказывала о своем детстве без эмоций, просто констатировала факты, но ей понадобилось много времени, чтобы начать рассказывать о нищете. Она никогда не пыталась внушить мне чувство вины - она была слишком женщиной для этого, иными словами, в важных вопросах была мудра и практична. Люди не винят судьбу в смерти, болезнях и нищете, они просто принимают и несут это бремя. Юдит просто констатировала факты. Рассказывала, как зимой они жили с семьей в землянке. Ей было шесть лет, когда из-за голода они с семьей были вынуждены покинуть дом и переехать в другой регион, там они нашли работу - начали выращивать арбузы. Когда Юдит говорила, что они 'жили в землянке', она это говорила не в переносном смысле: они действительно жили в землянке, вырыли глубокую яму в земле, накрыли ее камышом и провели там всю зиму. Кроме того, она рассказала мне во всех подробностях - и я видел, что эти детские воспоминания много для нее значили - что в том году стояли ужасные морозы, так что серые полевки прибежали в яму и грелись там вместе с ними. Юдит вспоминала, что это было очень неприятно, говорила она отрешенно, но не жаловалась.
Понимаешь, эта красивая женщина сидела напротив меня, ее шею украшали дорогие меха, пальцы были усеяны драгоценностями, она сидела в ослепительном ресторане, и ни один мужчина не мог пройти мимо, не окинув ее быстрым взглядом, и всё это время она рассказывала мне, как неприятно было жить под землей, когда тысячи мышей бегали по их самодельным постелям. В такие моменты я молча сидел рядом с нею, смотрел и слушал. Я не удивился бы, если бы она иногда давала мне пощечины, не по какой-то определенной причине, а просто потому что о чем-то вспомнила. Но Юдит просто продолжала говорить, констатировала факты, как всегда. Она знала о нищете, о мире и о жизни с другими людьми больше, чем все учебники социологии, вместе взятые. Она никогда не винила никого и ничто, просто вспоминала и наблюдала.
Но, как я уже сказал, в один прекрасный день она насытилась своей новой жизнью. Ее начало тошнить. Может быть, она о чем-то вспомнила. Может быть, поняла, что не сможет получить компенсацию за всё то, что произошло с нею и с другими, с бессчетными миллионами людей, бегая по магазинам. Поняла, что на уровне индивидуума эту проблему решить невозможно. Масштабные проблемы нельзя решить с помощью личных средств. Личное безнадежно, ничтожно. Не существует личной компенсации для всего того, что происходило и продолжает происходить с простыми людьми, для того, что происходит сейчас и происходило тысячи лет. И все те, кто на мгновение освободился, восстал из тени, купается в лучах света: даже в свои самые счастливые мгновения их мучают исполненные чувства вины воспоминания о предательстве. Словно они навечно обещали свою душу тем, кого бросили позади. Знала ли Юдит обо всем этом? Она никогда об этом не говорила. Люди не говорят о причинах своей бедности. Она вспоминала бедность как одно из естественных мировых явлений. Никогда не винила богачей. Если кого и винила, то - бедняков, вспоминала их и все атрибуты нищеты слегка насмешливо. Словно бедняки что-то могли с этим поделать. Словно бедность была такой болезнью, и все, кто ею страдал, могли бы этого как-то избежать. Возможно, они недостаточно заботились о себе, возможно, переедали или не одевались тепло, когда вечером было холодно. Так близкие родственники обвиняют хронического больного, словно умирающий от анемии, которому осталось жить несколько недель, мог бы как-то это исправить. 'Ему следовало раньше начать принимать лекарства'. 'Он должен был разрешить, чтобы открыли окно'. 'Не следовало ему объедаться маковым пирогом!'. Если бы бедняга всё это выполнил, он мог бы избежать анемии, которая сейчас его убивает! Как-то так Юдит относилась к беднякам и к бедности. Словно говорила: 'Кто-то должен был что-то с этим сделать'. Но никогда не винила богачей. Она была слишком умудрена жизнью для этого.