Наше трио жило счастливо, несмотря на невзгоды и необходимость сводить концы с концами. Но мама и папа как–то с этим справлялись, что стало очевидным благодаря моему появлению. Жить по продовольственной книжке — совсем не как у Христа за пазухой, поскольку продовольствия в послевоенные годы вечно не хватало. Голь на выдумку хитра, как говорят в таких случаях. Хитрость приводила, например, к тому, что многие домашние рецепты британцев превратились в деликатесные блюда своего времени. Мясо с капустой и картофелем, проще говоря, рагу из недоеденных овощей, соскобленных с тарелок, а затем снова прожаренных в печи, стало национальным «повторно использующимся» блюдом, которое мне нравится и сегодня.
Я родился 2 ноября 1944 года в маленьком доме с террасой у подножья Пеннинскоих возвышенностей в Тодмордене, графство Ланкашир. Беременных женщин эвакуировали из терзаемого войной Лондона как раз те места. Мама часто в последствии шутила, что нашла меня под камнями, в противовес традиционной капусте. Дом находился слишком далеко от того великолепия, что окружало меня в семидесятые. На целый ряд домов приходился один туалет в конце улицы, горячей воды вообще не было — её нужно было кипятить. Люди трудились по 18 часов в день, в том числе и мама. И вот где–то около 22:33 в самых примитивных условиях местная акушерка сунула ей в рот носовой платок, чтобы крики не напугали соседских детей, и мама произвела меня на свет. Отец, по такому случаю получивший увольнительную из армии, находился на улице, гуляя по местным каналам до тех пор, пока не услышал мой плач. Он с гордостью подбадривал маму, когда все закончилось.
Что касается отца, он считал, что Вторая мировая война касалась больше самой армии, чем лично его. Несмотря на то, что служил он добросовестно, армию папа ненавидел. Войска, в которых он служил, были расквартированы в Ройал Сигналс[3] в Галифаксе. Когда обнаружилось, что отец отличный стрелок и его нужно отправить на фронт, он вдруг стал чаще промахиваться. Отец совсем не хотел воевать с врагом, которого не выбирал.
Тем временем, мама со мной поселилась у свекрови на южном побережье Англии в небольшом городке Уэртинг, в весьма стесненных условиях. Там я начал учиться ходить. Я должен был научиться дойти до «Папули», к тому времени, когда тот вернется домой, хотя я и не понимал, что означает «папуля». К счастью, война в 1945–м окончилась, и отец демобилизовался в марте 1946–го, когда мне исполнился год и три месяца. Меня подтолкнули к человеку с распростертыми для объятий руками, который, как я понял, и был причиной всей суматохи.
Обнаружив способность передвигаться самостоятельно, я ненавидел ходить без цели. Мне это казалось бесполезным: как взрослым нравится ходить просто так? Они также предпочитали разговаривать друг с другом без определенной темы. Ужасно глупо! Так, одним воскресным днем я тащился следом за своими воссоединившимися родителями, которые прогуливались по главному бульвару Уэртинга. Мне это надоело, и я уселся там, где стоял, в то время как мама с папой продолжали идти дальше. Я смог прочесть по губам: «Идем дальше, Пэт (папа всегда называл маму Пэт, он считал, что её настоящее имя Дороти было слишком труднопроизносимым), и скоро он снова побежит за нами».
— Не дождетесь! — заявил я.
Вскоре вокруг собралась аудитория, привлеченная моим отчаявшимся видом и выпяченной в обиде губой. «Ооо, посмотрите на этого ребёнка! Ты потерялся? Где твои папа и мама?»
К этому времени родители уже почти скрылись из вида, будто бы подтверждая мои неоправданные подозрения, что они меня не любят. Я уже представлял, как они празднуют избавление от меня где–нибудь в отеле или другом месте. Я уставился на бетон бульвара, на котором сидел, оценивая свои перспективы, которые казались неутешительными. Вдруг чья–то сильная рука подняла меня с земли, а другая отшлепала по попе, и меня решительно потащили домой, где сразу отправили спать. Смешно, но я вдруг понял, что наверно родители меня любят. Лечь спать засветло было действительно строгим наказанием. Я начал понимать расстояние между неповиновением и властью.
Позднее я решил приложить свои маленькие ручки к мелким домашним обязанностям, чтобы помочь родителям. Они об этом не подозревали, пока однажды не обнаружили моё творчество. Это открыло мне глаза на то, что взрослые — перфекционисты. Казалось, им ни чем нельзя угодить. Они не оценили моих услуг, когда отцовской бритвой я «усовершенствовал» помазок из барсучьего волоса, обрезав его до «правильного» состояния. Ну, я видел, как отец использовал этот удивительно острый инструмент близко к горлу, часто с кровавым результатом. Мой способ был более безопасным, искусным, но… неоцененным. Такой же недооцененной, хотя далеко не такой искусной и безопасной, оказалась попытка почистить камин. Я часто наблюдал, как мама делает это, в то время как папа продолжал музицировать, сжимая астматический инструмент на груди. Он что, его и в постели носил? Каким–то образом мне удалось не обжечься, пока я нёс тлеющие угольки в руке к ближайшему безопасному месту — отцовскому креслу.