Рассуждая так, отшельник, наконец, задремал, и когда ровное дыханье рабов разогнало его страхи, охватило его сочувствие к ним.
Померещилось ему, будто заглядывает он в жилище, где на стенах висят божки, почудилось ему, будто слышит он голос вещего старца, и вдруг увидел во сне все поселение.
Оно было погружено в сон. Мужики спокойно и ровно дышали, и отшельник видел, как то поднимаются, то опускаются их груди. Ощущал тепло, исходящее от их ложа, чувствовал, как нисходят к нему мир и покой, но внезапно его дремлющий дух стеснила тоска: ему привиделось войско. Оно двигалось в ночи, продиралось сквозь чащу. Наемники размахивали мечами, и буйное веселье рвалось из их глоток. Они шагали по опушке леса, все ближе и ближе подходя к поселению — вот уже достигли дверей лачуги, вот уже плашмя хлещут саблями, волокут пленных и надевают на них оковы.
Когда исчезла первая картина, в слабых проблесках ума узрел отшельник дергающиеся тела. Потом предстала перед ним толпа, состоящая из мужчин и женщин. Их гонят, будто стадо, и они падают под ударами, и заламывают руки, выкрикивая сквозь плач и отчаяние страшные проклятия.
И в ужасе пробудился он, и от жалости захолонуло его сердце. Он чувствовал, что в нем укрепляется воля творить дела добрые и успешные. Он чувствовал, что милосердие Божие опирается на его длань, и почудилось ему, что в шелесте листьев и шуме крон слышится голос, который обращается к нему и говорит: предоставь этим двум невольникам и ребенку прибежище и дай им пищу.
Послушный этому гласу, отшельник встал и разделил свой сыр на четыре доли. Потом разлил молоко в такое же число посудин и, разламывая на части большие ржаные лепешки, обдумывал, как обеспечить всех новыми топорами и как с помощью рабов поставить хлев и новый дом.
И случилось так, что почин отшельника был благословлен. Случилось так, что Господин всего мира приумножил его ульи и стада и пособил тому, чтоб его рабы подыскали себе женщин. Обнаружили они их где-то на берегах рек, что берут начало в торфяных болотах на расстоянии дня пути от поселения, коему дано было название «Пустынька».
История пленения женщин такова.
Когда правлению Бржетислава пошел десятый год, поселился в Польше какой-то старый рабовладелец. Было у него, лишь четверо слуг, и поскольку столь малому числу помощников легче управлять двадцатью женщинами, чем восьмьюдесятью мужчинами, да и на рынках рабыни ценятся дороже, чем рабы, решил он купить на продажу женщин. После того как сделка была совершена, двинулся он в путь-дорогу. Шел через Моравию, направляясь в Чехию, ибо пражский невольничий рынок был один из самых знаменитых. Шагая по Чешской земле, прослышал рабовладелец, что платить за молодых рабынь вчетверо больше, чем за то же число молодых рабов, давно перестали.
— Будешь и тем доволен, — говорили ему зеваки, которые окружали на остановках его процессию, — если от этих бесстыдных денег хоть половину получишь! Ишь, неймется ему! Да самая что ни на есть красавица-рабыня едва-едва стоит тех денег, что дают за двух рабов!
Работорговец старинной закалки не мог смириться со своим несчастьем.
— Как же так, — возражал он любопытствующим, — я за каждую невольницу пару благородных коней отдал! Такой далекий путь одолел! Кормлю их которую неделю, они столько мяса съели, что не поверите! Бедра у них крепкие, глаза горят, а я, бедный убогий старик, должен отдать их ниже той цены, что принята в целом свете? Нет, не могу я с этим примириться и пойду со своим стадом на Дунай, где держатся еще старых обычаев и где за рабыню платят как положено!