Беседуя так, поднялись епископ, монах и вся малая дружина на высотку, лишенную растительности; отсюда открывался великолепный вид. Лес здесь уступал место прекрасно возделанным полям, и между полосок волнующихся нив тут и там разбросаны были виноградники и маленькие каменные склады. Вдали же высились город и два-три селения.
Зрелище это весьма порадовало монаха. Он остановил лошадь, чтобы оглядеться повнимательнее. И, приложив ладонь ко лбу, молча улыбался, любуясь прелестной картиной.
Но вдруг он нахмурил брови, а епископ бросил:
— Людей-то в Жичи — как мух! И я бы сказал — войско стоит перед городом!
Встревоженный, с помрачневшим лицом, он напряг слух, не принесет ли ветер какие-либо звуки. Но ветер, к тому же совсем слабый, дул им в спину. Со стороны города едва доносился только слитный гул, какой бывает там, где собралось много народу.
— Ты уверен, что сегодня нет никакого праздника в честь какого-нибудь святого? — спросил епископ.
— Я уверен в том, что эти негодяи разоряют виноградники! — вскричал монах. — И ворота открыты, я вижу — толпы людей проходят в город и выходят из него. Город захвачен неприятелем!
С этими словами монах двинулся вперед. Напрасно удерживал его Детмар, напрасно просил не подвергать себя новым опасностям, тщетно напоминал о поведении, подобающем духовным особам.
— Да, я монах, — возражал тот, — три обета связывают меня, в их числе обет послушания, но это не относится к делам внешнего мира!
— Но эти люди могут просто убить тебя! — настаивал епископ.
— Нечего мне бояться ни раны, ни сокращения дней моих, — отвечал монах, — ибо на мне одежда, которая защищает меня.
Он отбросил копье, чтобы издали его не приняли за воина, и подстегнул лошадь. Детмар волей-неволей последовал за ним.
В том месте, где дорога, окаймленная густым кустарником, спускалась под гору, вышли из зарослей вооруженные люди и, стащив монаха с седла, стали со смехом расспрашивать его на чешском языке.
— Прекратите! — как можно громче крикнул им Детмар, и те, услыхав родную речь, весьма удивились.
Детмара и его людей отвели к человеку, стоявшему во главе отряда.
Этот человек в то время перебирал какие-то драгоценности — там были ожерелья и отдельные каменья; он вынимал их из ларца и, пересыпая между пальцев, складывал обратно.
Епископ заговорил с ним, и когда этот «перебиральщик» повернул голову, Детмар узнал лицо человека с русой гривой, который там, в лесу Смрчины, метнул в него копье. Он был явно в хорошем настроении, но вид его так ужаснул Детмара, что слова замерли у него на языке и руки опустились.
В минуту этой невольной тишины монах подошел к человеку, перебиравшему драгоценности, и наклонился к ларцу. Он не сделал ничего более. Что его побудило? Негодование? Хотел ли удержать руку грабителя, захватившего сокровище? Или простое любопытство вело его, и он только собирался полюбоваться блеском камней? Кто знает! Никто и не узнает никогда, ибо едва монах положил ладонь на крышку ларца, грабитель вскричал и, выхватив кинжал, ударил монаха в грудь. Лезвие проникло в третье межреберье, и монах умер без покаяния.
Детмар не вынес этого ужасного зрелища. Сердце его сжалось так, что он лишился чувств.
Очнувшись, он увидел сквозь щелку приоткрывшихся век князя Болеслава. Государь был весел. На молодом его лбу еще не высох пот бранных трудов. Увидев лоснившееся лицо его, услышав дикий крик торжества, вырвавшийся из груди князя, епископ снова потерял сознание. Но прежде чем его окутала тьма на какую-то долю секунды узрел он еще, что князь в знак великого удовольствия хлопает по плечу свирепца с русой гривой, и оба громко смеются. Глубокое удовлетворение слышалось в этом смехе — и невинность, поистине ужасающая, если учесть, что это был убийца!