Пока Кохан говорил, к лачуге отшельника подоспели прочие Вршовичи. Стали вокруг — один скрестив руки на груди, другой опираясь на меч, третий выводя какие-то линии рукояткой своего топорика, и все — в великом смущении, ибо Винтирь все еще не произнес ни слова.
— Молчишь? — заговорил тогда старший в роде. — Но разве дозволено молчать, когда император, благосклонный к тебе, подвергается оскорблениям?
— Я думаю, — ответил отшельник.
— Так думай же! — вскричал Кохан. — Стой над своим ответом, как рыбак, уставившийся на поплавок, размышляй в немоте, жди, пока язык твой не вздрогнет от страха, жди, пока не настигнет тебя месть императора и месть Ольдриха!
С этими словами он вскочил в седло и повернул коня. Мелкие камешки брызнули из-под копыт жеребца, во все стороны разлетелся песок. Тогда и остальные Вршовичи ухватились за луки седел и, сдавив коленями лошадей, умчались с криками и бранью.
Вот они промелькнули на повороте и помчались напрямик, без дороги, с ходу поднимаясь на холмы; и ветер относил их угрозы.
Когда они скрылись из виду и отзвучали их крики, Винтирь стал обдумывать правду и неправду сказанного ими. Мнилось ему, что в их словах выразилось желание всех высокородных, и опасался отшельник, как бы не приключилось ущерба императору, его покровителю. К этим рассуждениям примешался и страх, что Ольдрих сам бежит из плена и будет мстить…
Опасение — но и еще какое-то блаженное чувство испытывал Винтирь. Он был счастлив, что дано ему судить о княжеских делах, но страшился, как бы счастье его не подвело.
Что это было — гордость, осторожность или, наконец, любовь?
Первая подсказывала ему вмешаться в переговоры, вторая нашептывала свои соображения, последняя привела к воспоминаниям.
И Винтирь, готовя себе еду, видел внутренним взором замок Ольдриха, в котором сам когда-то побывал; и князя видел он, и священника по имени Шебирь. Представились ему оба за дружеской беседой, затем во время ловли: как Ольдрих поражает копьем кабана, и тот, протащив немного грузный зад, валится на землю, а Шебирь опускается на колени, чтобы совершить то, что полагается совершить доброму охотнику. Вот какой образ встал перед внутренним взором Винтиря. Он ясно видел, как Шебирь наносит смертельный удар зверю и отрезает его хвост, чтобы приготовить из него лакомое блюдо.
В таких случаях князь Ольдрих похваливал поварское искусство священника и, обняв свои колени, смеялся во все горло. И память воскрешала перед зраком отшельника фигуру князя, раскачивающегося от смеха, и его покрасневшее лицо, и морщинки в уголках глаз. Вспомнились быстрые движения князя, его громкие восклицания, и веселые вопросы, и шутки, каждая из которых стоила многого.
А потом представились ему узилище и тоска человека, который в отчаяний ломает руки и без надежды, потеряв счет времени, вперяет взоры во тьму, нагромоздившуюся у него над головой.
Случилось так, что какой-то бродячий монах проходил мимо хижины Винтиря. Отшельник подозвал его и, узнав, что тому безразлично, куда идти, попросил его отправиться в Германию и разыскать там какое-нибудь духовное лицо, которое имело бы право обратиться к приближенным императора.
Монах согласился, и Винтирь доверил ему послание, заставив выучить такую речь:
«Человек, живущий в уединении, последний из верующих во Христа, старец, отринувший гордыню, просит прощения за то, что обращается к высшим и осмеливается заговорить; человек в дерюжной рясе с веревочным поясом, что врезается ему в тело, обитающий в пустыни, — молит кесаря, премудрого властелина, окруженного ученейшими мужами, угодными Богу, выслушать слова о бремени, лежащем на сердце его».
Далее следовала просьба отпустить на свободу пленного князя. Отшельник извещал государя, что чешская знать желает вернуть прежнего, свергнутого господина, и подкреплял свою просьбу и просьбу названных вельмож упоминанием о клятве, которую принес Ольдрих уже в темнице и которая (как Винтирь узнал от честных вестников) есть клятва верности. Речь заканчивалась перечислением стад и прочего имущества, которые Ольдрих мог бы внести за свою свободу.
И вышло так, что просьба Винтиря была выслушана, и император решил исполнить ее; он смягчился и за богатый выкуп отпустил Ольдриха на свободу.
Скорее всего он поступил так в добрую минуту; быть может, думал упрочить свою власть, разделив Чешскую землю на три части, а может, и иное соображение руководило им. Но какая бы причина ни открыла двери темницы, Ольдрих о ней не Думал. Он совсем потерял рассудок и испытывал лишь дикую радость. Гнал коня, упиваясь скачкой и ветром. Ни дожди с ненастьем, ни палящий зной не могли задержать его. Он спешил на родину, и Вршовичи мчались с ним.