Потом, весело смеясь и похлопывая по раскрытой рукописи, прибавил:
— Я никогда особенно не увлекался нашим языком и, придерживаясь льежских взглядов, считаю, что по красоте и точности ни один язык не может сравниться с латынью. Но попади эти рукописи в руки Шебирю, клянусь епископским посохом, — вот уж он бы порадовался! Слушай, как по-твоему? Не протянуть ли ему руку помощи? Мне кажется, он не прочь помириться…
Пока Космас и Божетеха вели этот разговор, произошло довольно важное событие. Бруно, до глубины души возмущенный участившимися появлениями стариков в доме капитула, напустил на них поваров и огородников. Чтоб они им показали, чтоб всыпали им как следует, поучили их, как вести себя! Но случилось кое-что похуже. Когда слуги с дрекольем выбежали из монастыря, стариков наших уже укрывала тень храма. Бедняги доковыляли до окружающей костел ограды и там, почесывая зудящие бока, стали ждать монаха, прервавшего их аудиенцию у каноника Космаса и таким образом лишившего их вознаграждения. Они считали правильным, чтобы тот, кто был причиной их неудачи, а сам (по-видимому) лучше воспользовался обстоятельствами, хоть отчасти возместил бы им убытки. Затем горемыки думали, что храм служит им надежной защитой и что если неудобно шататься вокруг капитульного дома, то никто ничего не скажет, увидев их сидящими у костельной стены. В этой доброй надежде они скребли себе спины, поглядывая на будку привратника.
— Братья, христиане! — воскликнул вдруг беглый раб. — Сдается мне, сюда валом валит какая-то орава. Сдается мне, это — на нас. У них в руках дубинки. Дело плохо!
Однорукий воин с ним согласился. Тогда они хлопнули друг друга по плечу и (сперва будто не спеша, еле переставляя ноги, а потом во всю прыть) побежали. Одышливый воин был бы рад последовать их примеру, да ноги не слушались. Он понимал, что не успеет даже за угол завернуть, и, предавшись воле Божией, остался на месте. Что же касается старого язычника, то он, тупоголовый, сидел точно клушка на яйцах. Разинув рот, похлопывал по заднику своего деревянного башмака, не догадываясь о том, что на спину ему вот-вот обрушится дубина. Ничегошеньки не понимал, на ухо был туговат, и творожный мозг ни о чем не предупреждал его, так как события, быстро сменяясь, не могли высечь оттуда искру мысли.
И вот повара и слуги, добежав до костельной ограды, схватили воина за шиворот и принялись тузить другого молодца. %ары сыпались по чем попало. Особенно один холуй здорово колотил наотмашь, чистый палач. Само собой, дело не обошлось без крика нападающих и воплей тех, кому достался такой богатый ужин.
— Утешительница всех грешных, сладчайшая Дева Мария, и вы, двое мучеников, хранители страны и народа, избавьте меня от беды сей! — кричал или, верней, старался кричать воин с больным сердцем. — Пошлите этим благородным господам знамение, что я — добрый христианин! Правда, один из нас — поганой веры, но это не я! Как перед Богом, не я! Смилуйтесь надо мной, а уж коли ищете какого окаянного, так побейте вот этого хрыча, который заслуживает…
Из этого невразумительного стенания, наполовину совсем нечленораздельного, защитники капитула поняли, что второй старик язычник. Вот это дело! И они напустились на несчастного еще сильней, молотя его, как зерно.
Наконец они ушли, размахивая своими переломанными палками и оставив беднягу лежащим под костельной стеной. Боль от сицяков и ссадин не позволяла ему даже ребра себе ощупать.
— Ох, ох! — стонал он. — Помираю! Чую, конец мой пришел!
— Вот видишь, видишь, — сказал воин. — Некрещеный ты, ну и получил по заслугам. Сам призвал на себя справедливую кару. А мне за что досталось? Ведь я у костельной стены сидел, имея на то полное право.
Вряд ли воин произнес все это целиком, но подумал он, несомненно, как-нибудь в этом роде. Впрочем, зачем бы стал он, при своем коротком дыхании, языком ворочать, когда его собеседник глухой, а после полученной взбучки слышал еще меньше прежнего? И воин прекратил пустые разговоры и, хоть у него дрожали колени и жилы вздулись — вот-вот лопнут, он все-таки помог старику подняться с превеликим трудом и усилием довел его до самого безопасного места, если не считать колокольни и одного пустынного закоулка.
Перед этим побируши ночевали на стройке у западных хоров костела святого Вита. Но туда, на эту стройку, стоявшую давно уже под крышей, старик боялся входить. Напоминание о том, что язычники — нежеланные гости вблизи храмов, было еще слишком живо. Это обстоятельство заставило беднягу предпочесть путь, ведший за пределы городских стен, — в открытое поле, туда, где лежал участок, принадлежавший одному еврею.