В эту студеную зиму от трескучих морозов славянского люду погибло без счету, но и королевского войска поубавилось изрядно. Сказывают, что королевские наемники сами искали смерти; они страшились остаться в живых, предпочитая смерть невыносимым мукам. От этого будто бы и ринулись как безумные на приступ. Вероятно, войско ошалело от морозов, нападавшие вал за валом хлынули к городищу и с такой яростью били по воротам, били по крепостным валам, что в сравнении с их неистовством даже ведьма — сущий цыпленок.
С самых первых дней осады королевская рать принялась валить лес, спускала деревья вниз, разжигала костры, чтобы хоть изредка по крайности можно было согреться. А вот в Браниборже, твердыне стодоранской, кончились припасы и вместо топлива осажденные жгли уже все подряд. Зима брала над ними верх. Надвигались мрачные дни, подступал голод, которому тщетно противиться. Браниборж был обречен.
Когда силы защитников, измученных морозом и невиданным голодом, были на исходе, немецкие вояки предприняли последнее наступление. И копьем взяли крепость Браниборж. Расщепили ворота, захватили крепостной вал; однако, и побеждая, несли страшные потери. Тот, кто взломал ворота, не смог переступить их порога; кто первым взобрался на крепостную стену, был сброшен вниз, и только воинам из девятых, десятых рядов удалось удержаться. Из сгодоран никто не остался в живых, никто не был подвергнут суду и расправе — пали все. Все остались лежать с продырявленной грудью или животом, никому не удалось бежать, кроме нескольких конников, а с ними вместе — и Драгомире.
Когда королевская рать восстановила силы, когда прекратились морозы и наладился в войске порядок, двинулся король по землям нынешней Саксонии, где обитало племя гломачей и, продолжая беспощадную войну, опустошая землю и грабя жителей, подступил к замку под названием Ягно. И обложил его, и стоял перед ним, пока само время не принесло победы. После этого король ослабил узду и отдал эту землю своим подручным на разграбление. Спустя некоторое время, когда войска снова стянулись к чешским рубежам, Гломачская земля осталась лежать пустынной и безвидной. Напрасно занимался над нею день. Напрасно подступала весна.
И селяне, и князья, и просто все те, у кого хватало сил спастись от меча Генриха, в пору этих напастей бежали в Чехию. Являлись туда в самом плачевном виде. У одного — отсечена десница, у другого — обезображено лицо, третий, лишенный зрения, брел на ощупь. Кого-то вели дети, кто-то ощупывал колдобины концом палки, а кто-то не мог и этого. И сжалился чешский люд над искалеченными братьями, проклял Генриха и возроптал против святости своего князя. Народ жаждал мести. Требовал, чтобы другорожденный князь повел их на бой. И вот снова вошло в обычай выкликать имя Болеслава.
Меж тем Вацлав-князь денно и нощно читал молитвы и клал земные поклоны, прося Господа Иисуса Христа наставить его на путь истинный и научить, что теперь делать. Молился князь и, жарко веруя в идею святости, ждал озарения свыше. А озарения все не было, и тогда мысленным взором окинул он поле брани и обнаружил вдруг, что дело смерти почти завершено. Узрел он силу Генриха, узрел святой крест над его ратью и уверовал, что, оплаченные пролитой кровью, явятся людям мир и познание Господа. Верил он, что, познав Господа, люди станут покойны и счастливы. И больше уж не мучился никакими вопросами. Никакие сомнения не смущали более его душу. Святость вдохнула в него уверенность, что для него лучше не поднимать меча, обойтись без жестокости и восславить торжество истинной веры.
Вдохновясь этой верой и доверяясь ей, вышел князь Вацлав навстречу королю. Когда же немецкое войско подступило к Пражскому граду, князь поклонился Генриху, признавая его силу. Король ответствовал ему столь же низким поклоном. Пожелав здоровья друг другу, они разговорились как друзья и соратники.
Слушая речи чешского князя, Генрих не мог не поддаться его очарованию. Чудилось ему, будто какая-то особенная, невиданная черта угадывается в этом лике, и черта эта милее, чем сама прелесть. Чудилось ему, будто некая непостижимая сила сокрыта в руках Вацлава, и угадывал он, что сильнее они дланей ратника. И еще почувствовал король, что дана Вацлаву способность распознавать тайное и сокровенное и уверенно говорить о том, чего он не знал и не видел. И почудилось королю, что Вацлаву до самых глубин открыты человеческие сердца и ведомы лицо и изнанка людских поступков.