Вскоре после этого можно было видеть монастырского слугу, как он карабкается на чердак и по самое плечо сует руку в голубятню. Отвернув лицо и прищурив один глаз, он вытаскивает оттуда две пары пищащих голубят. Тем временем другой слуга где-то в углу конюшни режет петушка и черную курицу. Жалкое угощение, но, видит Бог, монахам ничего роскошнее и не снилось. От воскресенья до воскресенья питаются они лепешками и бобами.
Наступил час ужина, и брат главный кухарь несет на стол курчат, отлично зажаренных, отлично разделанных, вкусно пахнущих. В это время епископ как раз держит речь, выражая свои опасения: он ноет, хнычет, злится, не зная, что предпринять и где искать помощи.
Как подаешь, настоятель?! В одной руке кувшин с вином, в другой сковородка — право, ты смахиваешь скорей на какого-нибудь корчмаря, чем на духовную особу! И я не слышал звона к вечерне! Никто не пел часы, а вот из трубы твоей кухни дым столбом!
И, оттолкнув блюда с курятиной на середину стола, епископ обратился к своим дворянам:
— Друзья, Бог ниспосылает мне чувство смирения. Вижу, нам не победить. Вижу, у Завиша слишком много воинов, и ему удалось прочно завладеть особой юного короля. Таким образом, нам остается только просить о прощении, склонить выи и признать, что власти нашей пришел конец. Этим я, однако, вовсе не советую сложить оружие. Почему? Да потому, что знаю доброго покровителя, который может играючи рассеять войска Витековича, не я не назову его, ибо если я боюсь Фалькенштейна, то опасаюсь и того, кто желал бы поспешить нам на помощь.
— Епископ Тобиаш, кто же этот покровитель, которого ты опасаешься?
Имя его у всех у нас в мыслях, но если вы настаиваете, чтобы его произнес я, слушайте: быть может, кому-нибудь из дворян спросить совета у короля Рудольфа Габсбургского? Да? Нет? Да?
— Седлайте коней, — сказал пан Сезима из Красова. — Отправляйте посланца к Габсбургу по приказу епископа; он, садясь за стол, высказал, что у него на душе!
Тут Тобиаш вскочил и резко выкрикнул:
— Нет, нет! Ничего такого я не говорил! Я ничего не приказывал! Я только спрашивал совета!
— Ба, — возразил Сезима, время не терпит; седлайте коней, как повелел епископ!
И два посланца отправились в Рейнскую землю к королю Рудольфу, а епископ с устрашенной душою, без всякого аппетита и настроения назло поел сушеной рыбы.
В ту пору у Рудольфа Габсбурга были затруднения в собственной стране. Он стремился закрепить за своим родом владычество над Рейнской областью и над Австрией, и ему важно было, чтобы Чехия оставалась слабой и дурно управляемой. Прослышав, что Фалькенштейн, которого он знал как человека безмерно решительного, выдвинулся вперед, — тотчас понял, какие помехи может чинить ему этот вельможа (не останавливающийся ни перед чем). И увидел Габсбург, что чешские дела выскользнули у него из рук, и созвал своих советников и исповедников, чтобы обсудить с ними положение.
— Король, — сказал один из советников, ничего дурного для тебя я в этом не вижу. Я уверен, ты — счастливый король, ибо Завиш, рыцарь, который не поколеблется прибегнуть даже к коварству, полностью тебе предан. Не он ли изменил своему королю и повелителю ради тебя?
— Ах, ответил Рудольф, раз уж мы этого коснулись, не могу скрыть от вас, как гнетет и давит мне душу эта измена!
И Рудольф вздрогнул. Он был человек набожный. Измена, низкие интриги и мятежи оскорбляли его христианские чувства. Он сложил ладони словно к молитве и задумался о мере своего участия в прегрешении Фалькенштейна. Задумался о далекой Чехии. Внутренним взором видел он славного короля, видел и Завиша, жаждущего гибели своего суверена, видел страшные годы безвластия и помощь, оказанную им Витековичу; видел дочь свою, которая станет чешской королевой, — и душу его теснило недоброе предчувствие. Мнилось ему, что Чехия — бранное поле страстей и злобы. Мнилось, что эта земля породит Антихриста, и тем паче склонялся к решению против Завиша. Решение Рудольфа было в пользу епископа Тобиаша: Рудольф задумал подать ему помощь и внушить Вацлаву мысль о примирении.
Кончив молиться, Рудольф поднял глаза на окно, за которым спускались сумерки, и тогда исповедник его попросил дозволения говорить и сказал: