НЕРАДИВЫЙ СЛУГА
Меж тем фламандец, некогда ублаготворивший короля бараньей ножкой, прижился среди градских челядинов, сразу же став для них посмешищем. Он щебетал по-чешски, сыпал немецкими словами, и голос его слышался во всех уголках кухни. Была у него замечательная привычка — подпирать щеку кулаком и подкладывать под локоть ладонь. Приняв позу такого вот мудреца, он с удовольствием рассказывал хвастливые истории, разглагольствовал об огромных рыбах, которые носятся в море, и давал понять, что этих чудищ он наловил — ого-го сколько! И будто были среди них страшно зубастые, с пастью что твои крепостные ворота.
Поболтав о рыбах, он с места в карьер принимался за новую тему — к примеру о Святой земле. Лихо живописал, как сияет там с небес вифлеемская звезда, восторгался проделками крестоносцев и взахлеб расписывал, как в пух и прах разносил сарацинов.
Челядинцы подозревали, что любезный Ханс пересказывает старые байки из третьих рук, зато женщины — горничные и кухарки, которые легко попадаются на удочку, — принимали все за чистую монету. Так что слава кухаря росла — по крайней мере в том, что касается известности и объемов пуза.
Как-то раз Ханс по прозванию Каан отправился в подградье. Прошел по Уезду, свернул на каменный мост и попал прямехонько на рыночную площадь. Там царило оживление. На повозках торговцев были развешены пестрые ткани, шкуры, ремни и все, что только возможно развернуть и повесить. Тяжеловесные предметы: оружие, сковороды, котлы, молоты, жернова, кули с пшеницей и мешки, набитые хмелем, валялись на земле. Ханс с трудом пробирался по узенькой улочке. Проходивший мимо зевака дернул его за плащ, другой загудел прямо в уши, потом какой-то подмастерье потянул его к прилавку своего хозяина, а еще кто-то крутился под ногами и по-французски кричал, извольте-де задержаться и взглянуть на товары из Мавритании, которые его повелитель обменял на целый корабль пшеничного зерна.
У кухаря в кошельке завалялся всего-навсего один динарик, но почему бы, собственно, не остановиться и не поглазеть? Покачав, головой, он указал на изъянчик, подал дюжину советов и побрел дальше. Хотелось ему повидать нидерландского купца и послушать, что нового у них там, внизу, во Фландрии. Когда же он добрался до места, где раскинулись лагерем его земляки, — а поместились они как раз у кузницы Петра — то нашел там не своего приятеля, а старого брюзгу, который два г©да назад выпорол нашего милого Ханса и прогнал прочь от своих повозок. За что? Наверное, решил, что кухарь нечист на руку.
Завидев купца, фламандец сник и прижался к забору кузнеца. Уставился в пустоту, но прирожденное любопытство, равно как и желание скрыть смущение, толкнуло его к группе зевак, которые сгрудились вокруг кузнеца и глазели на его искусство.
«Чем это он занят?» — подумал кухарь и встал прямо за спиной кузнеца.
Петр расплющивал тонюсенькую жестяную бляшку. Работа была закончена, и он собирался сунуть железку в огонь. Может, он хотел расплавить бляшку? Нет. Когда жестянка сделалась тягучей и уже не бренчала, кузнец вынул какую-то крохотную резную фигурку и своей обожженной рукой прижал металлическую пластинку к ее выпуклостям и завитушкам. Потом прокалил фигурку над открытым огнем и прочертил по ее поверхности линии раскаленными гвоздями.
«Черт побери, — размышлял фламандец, — теперь статуэтка блестит как золотая!»
При этой мысли у несчастного захватило дух. Он был в смятении, ему не терпелось ощупать статуэтку, подбросить на руке, однако рядом с Петром уселся какой-то армянин и смотрел на его пальцы. Этот армянин был тем самым красильщиком, которому король отмерил надел в подградье.
Когда Петр позолотил фигурку и поставил ее на низенькую скамейку, толпа ахнула. Зеваки не скупились на похвалы. Один кричал, другой шумно выражал свое изумление, третий, засунув в рот пальцы, исторг из глубины гортани восторженный свист, а четвертый, не найдя подходящих слов, шлепнул соседа по спине и в восхищении начал топать ногами и зашелся неуемным кашлем.