— Да что вы, — ответил кузнец, — она у меня и одета, и сыта. Жаловаться ей не на что. Бог посылает нам все, без чего не обойтись. Ну, а немножко развлечь себя мы уж сможем и сами.
Этот ответ вывел кухаря из себя. Он сорвался в крик и велел солдатам разогнать всех зевак, что сбежались к домику кузнеца. Так что кузнецу не оставалось ничего другого как подчиниться.
— Нетка, милая моя женушка, кормил я тебя как мог, и ты платила мне тем, чем только могут платить существа твоего пола: повила мне дитятко, которое радуется свету. Жил я с тобою рядом, и, должен признаться, никогда не появлялось у меня никаких неземных мечтаний. Человек натягивает тетиву, насколько у него хватает сил; и я не просил у Бога отправлять тебя во дворец. Мне и так было хорошо, вот и теперь моя вера подсказывает мне, что тебе было бы лучше остаться в моей кузне. Какой от тебя прок? Твое молоко хорошо для Якоубка, а высокородный королевич высосет из него только подлость. Я знаю, какая большая разница между людьми благородными и людьми зависимыми. Оставьте вы нас в покое, господин хороший, меня и жену, ведь она у меня простая, бестолковая, и, хоть мы и упустили бы свое счастье, не жалейте нас, мы того стоим.
— Я не спрашиваю, — ответил кухарь, — чего ты стоишь, но своей волею насильно заберу у тебя жену. И сделаю ее такой счастливой, как вам и во сне не снилось.
Пока кухарь говорил, у кузни снова собралась толпа любопытствующих. Некоторые думали, что кузнец в чем-то отступил от законов или добрых обычаев. За подобные прегрешения приходилось нести такие наказания, которые нетрудно было себе представить. И радовались добрые люди, что кузнец лишится головы, а имущество его распродадут за бесценок. Коморничие и их бирючи не терпели проволочек. Покупали ни за понюх табаку, продавали за гроши, одним словом — были всему голова.
Кухарь, который немного напоминал собравшимся помощника господина королевского коморничего, в то же время сильно смахивал и на глупца. Они догадались, что цена ему на две денежки меньше, и, готовые договориться, канючили:
— Благородный господин, уступи Петрову лачугу мне, кузнец оказал себя вероломцем или даже того хуже, я этого остерегусь.
Такие выкрики неслись со всех сторон, и кухарь раскумекал, что место, где стоит кузня, отличается от других. И, задумавшись, удивленно покрутил головой. Опамятовавшись, приказал воякам разогнать торгашей. И немедля доставил Петрову жену во дворец.
Препоручив себя Господу Богу, сжалась Нетка в комочек в самом дальнем уголке комнатки для нянюшек. Охватила ее безмерная тоска. И не могли ее унять ни участливые вопросы, ни приветливость, ни утешения. Сердце у Нетки упало, и не могла она думать ни о чем другом, кроме как о несчастной кузне и о своем сыночке.
— Тебе небось не больше двадцати лет, Нетка, а руки твои давно уже загрубели от работы. Ты и воду из колодца вытягивала, и огромные деревья таскала, чтоб кузнечный горн раскалить, конские копыта на коленях держала, и чад паленого рога тебе щипал ноздри. Все это, Нетка, было совсем недавно. А сегодня ты ходишь из одной комнаты в другую, ешь и пьешь, чего душа пожелает, а кухарь-фламандец только и спрашивает: не угодно ли козлятины или курочку под молочным соусом? Ах, какая разница — быть женой кузнеца и в одночасье — стать служанкой самой королевы! А вторая прислужница заметила:
— Ну что, выздоровел королевич? Кожица больше не синеет? Дыханье не слабеет? Ах, какое счастье, какое великое счастье, и да восславлена будет та, кто по воле Божией сделала это, — пусть она всего-навсего простая баба.
А третья служанка сказала Нетке так:
— Не слишком-то заносись! Нечего на стенку пялиться, словно зверь какой! Не зли нас, ведь мы к себе жить приняли тебя. Не корчи из себя госпожу неприступную! Если ты все время реветь будешь, молоко испортится. Перегорит, горьким станет, и королевич, от которого хворь отступилась, снова занедужит. Злых духов на него накличешь, и страшилища снова станут ему горлышко сжимать.
В ответ на подобные высказывания кузнечиха только молчала. Молчала, глотая слезы, и, всем сердцем, всей душой, всеми помыслами, короче — всем своим существом стремясь к сыночку, противилась горькой разлуке. Невыразимая тоска сжимала ей грудь. Неодолимая скорбь терзала душу.
Ночью, когда на спящих нисходит покой, какая-то страшная птица спустилась на ее плечо, клюнула прямо в открытую рану и больно терзала Неткину душу, словно когти у нее были из металла, маховые крылья — из каменьев. И снилось кузнечихе, будто падает ее малыш, и она видела его падение, сначала медленное-медленное, а потом все убыстряющееся. Она видела этот страшный полет. Видела, как ее дитятко падает все ниже и ниже. Она хотела закричать, хотела подняться, но, сраженная, свалилась наземь, будто несчастный вороненок, которому беспощадный дьявольский коготь повредил крыло, и он тщетно пытается взлететь.