6. Статуя «Счастливого случая» в Сикионе[238]
(1) Я хочу тебе в речи представить творенье Лисиппа. Создавши эту статую, самую лучшую, художник поставил ее в Сикионе, чтоб все ее видели. «Счастливый Случай» представлен в виде этой фигуры из меди; в ней искусство вступило в соревнованье с самою природой. Мальчиком выглядел «Случай Счастливый», в самом начале своей возмужалости; с головы и до кончика ног он цвел цветом мужающей юности нежной. Лицом был он прекрасен; пушок бороды у него чуть-чуть пробивался; волосы были распущены, и он предоставил зефиру трепать их, как хочет; кожа его была блестящей, цветущей, что выражалось блеском цветущего тела. (2) Больше всего был он похож на Диониса; прелести полон был его лоб и щеки его с румянцем, как юный цветок, были прекрасны, на глаза бросая отблеск нежной стыдливости. Стоял он на шаре, опираясь краем ступни; на ногах его – крылья, но волосы были его не так как обычно у всех: до бровей опускаясь, они развевались кудрями по его щекам, а затылок был у него без волос, лишь в первом пуху, как у новорожденных. (3) В изумлении молча стояли мы, видя как эта медная статуя восполняет дело природы и сама как будто выходит за пределы законов, поставленных ей; будучи медной, она покрывалась румянцем; будучи твердой, она размягчала природную массу, делала нежной ее, подчиняясь воле искусства; лишенная проявлений жизненной силы, она внушала уверенность нам, что внутри живет эта сила. Она неподвижно держалась, крепко опершись подошвой. Но, стоя так, казалось, она способна была стремительно броситься в беге, и обмануты были взоры твои, что будто в ее власти – вперед устремиться и что художник дал ей способность, по собственной воле в небо поднявшись, летать на собственных крыльях. (4) Все это было для нас удивительным. «Один же из тех, кто считается мудрым в искусстве и кто умеет с более тонким к искусству чутьем подметить чудесные стороны в каждой работе художника, объяснил нам и смысл этой статуи, толкуя, что в ней выражено могущество «Счастливого Случая», сохраненное в творенья художника. Так окрыленность его ног является символом быстроты внезапного появления и того, что в потоке веков носится он, увлекаемый Горами; цветущий же возраст его говорит, что все это прекрасное дело счастливого случая и что один только «Случай Счастливый» – творец красоты, а все то, что уже отцвело, лежит вне природы «Счастливого Случая». Волосы же, что спускаются на лоб спереди, показывают, что если он явится, то легко схватить его, а если мимо пройдет он, то уходит с ним благоприятный момент для этой возможности и нельзя уж схватить опять раз упущенный «Счастия Случай».
7. Орфей[239]
(1) На Геликоне,[240] где священный участок и тенистая роща Муз, у пучинных потоков Ольмея и у источников с «фиалко-подобной» водою Пегаса, рядом с музами стояла статуя Орфея, сына Каллиопы[241]; была она чудного вида: медь вместе с искусством произвели на свет эту красоту, блеском прекрасного тела знаменуя дар музыкальной души. Орфея на этой статуе украшала тиара[242] персидского вида, расшитая золотом; высоко она поднималась на его голове; спускаясь с плеч до самого низу, хитон[243] на груди был подвязан золотым ремнем. (2) Волосы были так пышны, в них было так много жизни и одушевленности, что они могли обмануть наше зренье: казалось, они колебались, развеваясь под дуновением Зефира. Часть их, та что была на затылке, рассыпалась по спине, а те, что спускались сверху над бровями, разделяясь пробором на две стороны, давали нам видеть чистый взгляд его глаз. Обувь его блестела самым подлинным желтым золотом и накидка, свободно наброшенная на плечи, спускалась до пят; в руках у него была лира с таким же числом струн, сколько было и муз.[244] На меди мы видим и струны; готовая подражать каждой детали, медь послушно изобразила нам их и почти что сумела нам передать даже самые звуки этих струн. (3) На пьедестале, у ног этой статуи было представлено не небо, не Плеяды,[245] которые рассекают эфир своим светом, не круговращение Медведицы, которой отказано судьбою омываться в волнах Океана, но была изображена вся птичья порода, приведенная в изумление его пением, все горные звери и все, что живет в пучинах морских. Конь тоже укротился, подчинившись вместо узды его песне, и бык, оставив свой выгон, стал слушать его песни на лире; даже львы при всей своей кровожадности давали себя укрощать его чарующей музыкой. (4) Ты мог бы увидеть, как в меди показано нам, что реки от истоков своих текли, направляясь к звукам его мелодий, и морская волна высоко вздымалась, восхищенная его песнью; самые скалы были потрясены звуками его музыки, и все что рождает земля в каждое время года, покинув свои места, спешило к музе Орфея. И хотя не было слышно ни звука, нигде не звучала гармония лиры и песни, но художник сумел передать в позе животных этот восторг перед музыкой, в своем творении из меди дал ясное выражение их удовольствия и смог чудеснейшим образом нам представить очарование, ярко расцветшее в чувствах этих зверей.
238
Об этой медной статуе упоминают очень многие. Свое представление о ней мы черпаем из самого раннего источника, из эпиграммы Посидиппа, поэта ранне-александрийского периода. Так как наряду с Каллистратом она является главнейшим нашим источником, я привожу ее в своем переводе (размером подлинника). Эта эпиграмма является рядом вопросов и ответов:
Как поэт, так и наш Каллистрат говорит о лысом затылке этой статуи; из других источников мы знаем, что у καιρος – «Счастливого случая» были на затылке коротко остриженные волосы. О нем говорят еще ритор Гимерий, Тзетз, Федр и Авзоний. Эта статуя является самой ранней статуарной аллегорией В этом случае скульптор Лисипп пошел по следам художника Полигнога, который в своей картине Νεχυι̃α – «Жертвы мертвым» (название 11-й песни «Одиссеи» Гомера) таким образом персонифицировал «Нерешительность» (ό̉κνος), о чем нам рассказывает Плиний. Мы видим здесь ту черту, которую я отметил во «Введении», о роли живописи по отношению к ваянию.
239
Павсаний в своем «Описании Эллады» (IX, 30) говорит, что на Геликоне (гора в Беотии) стояли статуя Орфея и статуя «Посвящения» (τελέτη), окруженные изображениями животных из камня и меди, слушавших пение Орфея.
240
На Геликоне – вся эта фраза – реминисценция, т.е. воспоминание и воспроизведение начала поэмы Гесиода «Происхождение богов»:
243
Хитон – нижняя тонкая одежда, обычно в самой Греции короткая, в Малой Азии в Ионии – очень длинная. Костюм Орфея похож на жреческое одеяние, без пояса.