12. Кентавр[252]
(1) Входя в величавый огромный храм, который содержал в себе чудесные вещи, в преддверии храма я вижу Кентавра, который был здесь поставлен. Это не человек, а какая-то, по выражению Гомера,[253] «покрытая лесом вершина горы». Был человеком этот кентавр до пояса, а дальше «кончался он телом коня, имея четыре ноги». (2) Природа, разделив пополам человека и лошадь, соединила их в одном теле; одни из их членов она разделила, сочетавши другие друг с другом в художественной гармонии. Все то человеческое, что от пояса шло до конца его ног, она устранила; равно и из тела коня все то, что находилось сверху до пояса, она удалила, и то что осталось, она соединила с человеческим ликом, так чтобы тело коня не имело своей головы и плеч – этой мощи спины – и всего того, что от плеч идет вниз, человек же в нем от пояса до конца ног был бы лишен своего основания. (3) При таком строении тела ты мог бы увидеть и буйный нрав его, внешне выраженный статуей, и дикость в теле его; в его лице со всей силой проявляются черты звероподобия; камень прекрасно сумел передать все оттенки его волосатости и все, что стремится изобразить его подлинный облик.
13. Медея[254]
(1) Видел я и Медею, столь много прославленную в земле македонской. Мрамор указывал на свойство ее души, так как искусство художника в ней отразило все то, что наполняло ей душу. В нем выражались ее прозорливые думы; вырывался наружу ее непокорный характер; был в ее облике и переход к состоянию тихой печали; одним словом то, что мы видели, было рассказом о всей трагедии ее жизни. (2) Вдумчивость ее взгляда говорила о замыслах этой женщины до совершения страшного дела; непокорный характер, обрисованный силою гнева, побуждал природу ее к ужасному преступлению, доведя ее дикий порыв до убийства, а печаль знаменует собою скорбь по детям. Мрамор в этом выражает медленно наступающий переход от состояния гнева к сознанию материнского чувства. В этом образе нет черт непреклонной твердости; не звероподобно оно, в нем чередуется проявление страданья и гнева, служа желаньям и мыслям ее женской природы. Ведь так естественно было ей, очистившись от ярости гнева, обратиться к печали, и осознавши совершенное ею зло, обратиться к стенаниям. (3) Такие сильные страсти это изображение стремилось нам передать, самою позой тела и можно было увидеть, как эта Медея из камня в глазах своих то гнев выражала, то печально смотрела, слабея, и к скорби склонялась. Как будто художник, изобразивший нам этот гневный порыв, создать хотел точное подражанье тому, что есть в эврипидовской драме.[255] Там она то рассуждает разумно и в полном сознаньи, то от гнева становится дикой в своих проявленьях; то переходит границы, забывая о материнской любви к своим детям, те границы, что твердо природой самой установлены; то после убийства, ужасного и безбожного, разражается речью, полной любви к своим детям. (4) Меч был у нее в руке, и рука ее готова была служить ее гневу, когда торопливо решалась она на это кровавое дело; волосы были не убраны и казались всклокоченными; одета она была в длинную столу,[256] одежду печали, так подходившую к душевному ее настроению.
14. Афамас[257]
(1) На Скифских берегах[258] было выставлено это произведение не только для общего осмотра, но и для соревнования с лучшими из картин. Сделано было оно не без искусства: чеканный был на нем Афамас, доведенный безумием до бешенства. Он был изображен без одежды, черная кровь запеклась у него на лбу, в волосах; остальные же волосы развевались по ветру. Блуждающим был его взор; полон он был возбуждения. И не одно только безумие дало ему смелость для столь страшных поступков, не ужасный, «душу губящий» облик Эринний заставил его стать подобным дикому зверю, но и меч, который был уже поднят в его руке, как будто он обнажен для удара. (2) Неподвижным было в действительности изображение, но оно не казалось покойным; тем видом движения, которое там представлялось, оно потрясало зрителей своею бледностью и мертвенным видом. Была там и Ино, дрожащая от ужасного страха; держала она на руках грудного ребенка и давала ему свою грудь; она позволяла вливаться в уста того, кто ею питался, питавшие его потоки молока. (3) Она была изображена как будто спешащей к вершинам Скирона, к морю у прибрежных скал; и шумные волны, привыкшие биться о берег, уже готовили залив для ее приема. Был там и Зефир в облике человека. Легким своим дуновением он делал ей из моря нежное ложе; обманывая наше зрение, воск заставлял наши чувства представлять себе, что он может руками художника передать дуновение ветра, поднять волны морские и свое подражание нам представить как бы истинным делом природы. (4) Дельфины в море скакали, рассекая на этой картине шумные волны. Воск, казалось, дышал и для того, чтобы считаться подражанием морю, он взял себе от него и его природу. (5) А вон там, на самом краю, на картине поднялась из морских глубин сама Амфитрита,[259] с взором суровым, повергающим в дрожь; из глаз у нее излучался блеск темно-синего моря; возле нее стояли ее Нереиды: были нежны они и цветущи на вид; из глаз у них изливался взгляд, полный любовных желаний; поверх морских волн, свой хоровод завивая, они удивленьем поражали того, кто любовался на них. А около них Океан[260] «глубокопучинный» катился огромный и волны ходили, почти как в реке, высоко вздымаясь...
252
Образ Кентавра (см. Филострат, II, 3, стр.) часто привлекал внимание греческих скульпторов, начиная с фронтона храма Зевса в Олимпии, где изображена битва кентавров и лапифов.
253
По выражению Гомера – это сравнение находится у Гомера в «Одиссее», IX, 191, но там оно не относится к кентаврам.
254
О статуях Медеи в древности у нас нет никаких указаний, но что они были, доказывают сохранившиеся две эпиграммы на статуи – α̉γάλματα – Медеи. Наибольшее число этих эпиграмм относится к картинам, изображающим Медею.
255
В эврипидовской драме – драма Эврипида «Медея» есть в русском переводе Анненского и Мережковского.
256
Стола (гр. στολη̃) – длинная женская одежда, которую носили знатные женщины, откуда этим именем назывались (в поэзии) патрицианки и верховные жрицы.
257
Афамас был мужем Ино-Левкотеи и отцом двух сыновей, Леарха и Меликерта (см. легенду о нем, стр. 78), Так как Ино приняла сына своей сестры Семелы, Диониса, то Гера, жена Зевса, погубившая коварно Семелу, в гневе на Ино поразила безумием ее мужа Афамаса, который убил своего сына Леарха. Убегая от него со вторым, грудным ребенком, Ино бросилась около Орхомена (один из древнейших городов Беотии; другой в Аркадии) со скалы в воду. Она была превращена в наяду, а ее маленького сына под именем Палемона дельфин принес к Истму (см. Филострат старший, II, 16).
Древность знала статую Афамаса, созданную Аристонидом, тут же говорится о работе (барельефе?) из раскрашенного (?) воска.
258
На скифских берегах – Скифией назывались места, лежащие по северному берегу Черного моря (наша Украина). Так как вся легенда об Ино связана с Орхоменом (город в Беотии или Пелопоннесе) и, следовательно, со Скифией никакого дела не имеет, то Линдау предложил читать здесь Ήίονεύσι – «на берегах Эйона» – города в Пелопоннесе.
259
Сама Амфитрита – жена Посейдона, бога морей. Ее имя значит «поднимающая бурные волны».
260
Океан – по представлению древних, река, обтекающая весь мир. После «Океана» явная порча текста с выпадением одной строчки текста.