Выбрать главу

— Что? — спросил я.

— Я совсем забыла, что у тебя удостоверение о праве на льготы, что ты приравниваешься…

— Забыла? — сказал я.

— Почему ты никому не показываешь удостоверение?

Удостоверение я показывал. Контролерам в электричке.

Это было в начале весны, когда мы с Олей возвращались из Загорска. Три года назад мы ездили с ней в Абрамцево, тоже ранней весной, и, лежа над ущельем в засаде, засыпая в горах и наперед зная, что утром придется отдирать вмерзшие в лед волосы, десятки километров преодолевая марш-броском по барханам с "лифчиком"-боекомплектом — гранатами, рацией, АКС, а то и с пулеметом на плече, с разобранной ракетной установкой, в таком пекле, когда даже подшипники на вертолетах плавятся, — я мечтал, чтобы Абрамцево повторилось. И мечта моя сбылась. Ночью шел снег, а утром из окна электрички глазам было больно смотреть, так все искрилось, сверкало, мокро радостно блестели прогалины — островки в снежном море. Лед на пруду истончился, под ним зеленела вода, но мальчишки катались на коньках и на санках. Снег был липкий, влажный. Оля слепила большой комок, бросила и попала мне по шапке и ужасно смеялась, а я догнал ее, поднял на руки и мы вместе рухнули в сугроб. Удивительные в тот день у нее были глаза. Хмельные от света, от воздуха, от близости друг к другу, бродили мы, о чем-то беспрерывно болтая, по усадьбе и по лесу, где на сиреневом, покрытом шершавой коркой снегу в тени елей лежали, точно игрушечные, шишки и иголки, и светились пятна солнца, салатовые, палевые, голубые, янтарные. Потом мы поехали в Загорск. В лавре, слушая песнопение, Оля призналась, что прошлой весной, когда так долго не было от меня писем, она пошла в Елоховскую церковь и поставила за меня свечку. "Я не верю в бога, — прошептала она, глядя на размахивающего кадилом священника. — Но к кому еще я могла обратиться? Кого попросить?" Купола в сумерках отливали малиново-лиловым. Вечерний звон сулил нам столько радости впереди, когда мы всегда, каждую минуту будем вместе, что боязно было дышать, и говорил мне одному, а больше никто не слышал: "Вот она — награда, настоящая награда за все, о чем не можешь ты никому рассказать, храни ее, не потеряй". В темноте уже, усталые, с промокшими ногами, голодные, пришли на станцию. Электричка уходила, а следующую надо было ждать целый час, и билеты взять мы не успели. "Авось", — улыбнулась Оля, и я поцеловал ее, и мы целовались, стоя в прокуренном, исцарапанном гвоздями тамбуре, до тех пор, пока не легла мне на плечо рука и не услышали мы откуда-то сверху каркающий голос: "Так, ваши билетики, молодые люди". Я начал оправдываться мол, бежали, не успели… Контролер, высоченный, со своих двух метров глядел на нас, и я казался себе мальчишкой, укравшим в магазине самообслуживания сдобную булку, и теперь размазывающим по лицу слезы вместе с соплями. "Штраф", — сказал гигант, проверяя билеты у остальных в тамбуре. Подошла толстая контролерша. Молча стала качать головой, глядя на Олю, отвернувшуюся к окну. О нынешней молодежи начала, о том, что только и думают, как облапошить государство, которое их и кормит, и поит, и одевает, да и понятно, горя не знали, на всем готовом с пеленок, потому и вырастают хапуги, дармоеды, вот в старые времена… "Ишь, вырядилась!" — с ненавистью кивнула контролерша на Олю, а контролер каркнул сверху, как ворон: "Штраф". Я бы заплатил, но у меня осталось всего два рубля. Чувствуя, что Оля вот-вот расплачется, я достал удостоверение и пролепетал что-то жалкое. А они повертели в руках и вернули: "Это нас не интересует". Как будто я им квитанцию из прачечной подсунул. И я снова, в который раз за каких-то два с половиной месяца гражданки почувствовал себя беспомощным, как будто под огнем растерял весь боекомплект и в последнем "рожке" кончились патроны. Даже хуже. Потому что там не было Оли.

— Мы сейчас же пойдем в ближайшую гостиницу, — сказала она. — Ты положишь свое удостоверение и потребуешь, чтобы нас поселили.

— Не буду я ничего требовать, — сказал я.

Но в половине седьмого мы вошли в гостиницу под названием "Салют". Сонная женщина из-за стойки нам ответила, мельком взглянув на удостоверение, что гостиница закрыта на спецобслуживание, но если мы подойдем после двенадцати, то, возможно, что-нибудь освободится.

— Спасибо, — сказал я.

Мы вышли на площадь, не глядя друг на друга, измученные, опухшие. Отупело стали смотреть на лозунги и плакаты, вывешенные в честь Дня Победы. На легковые и грузовые машины, движущиеся по кругу.

— Хороший город, — сказала Оля. — Спасибо тебе, дорогой, за это свадебное путешествие.