Наполовину уже скрытое водой солнце было малиновым, а небо вокруг и море — золотисто-шафранными, и необычайно отчетливо все было видно, словно сквозь увеличительное стекло, словно каждый камушек был высвечен отдельно, каждая песчинка на берегу. Заметив, что Алеша не столько на закат, сколько украдкой смотрит на нее, Вика поспешно спрятала лицо от света. «Мы на ужин опоздаем», — сказала она и, подняв плечи, почти непроизвольно, по привычке ноги в сабо на высоких каблуках ставя так, чтоб крепкие шоколадные икры натягивались, как струны, пошла вперед по обсаженной розами дорожке, ведущей к корпусу.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Это будет слишком, рассуждала Виктория после ужина, стоя перед зеркалом у себя в номере и собираясь спуститься в бар. Зеленое? Скучно. Придется белое, тем более что два дня его уже не надевала и сижу на диете. Или все-таки голубое? Нет, голубое как-нибудь потом, а сейчас белое. А зачем я кремовое везла и туфли к нему? И вообще — зачем? Она приблизилась к зеркалу. Можно их назвать лучиками, паутинками в уголках глаз, но себя не обманешь, эти складки, бороздки на коже лица, тела в словаре русского языка называются морщинами, другого названия не имеют. И загар их усугубил, как ни старалась она не щуриться на солнце. Прекрасно все то, что впервые, сказал кто-то из мудрых. И вот сегодня впервые, заметив, что на нее смотрят, она спрятала лицо, хоть и не мужчина смотрел, но уже и не мальчик, и только теперь, спустя несколько часов, возник этот терпко-горький привкус, будто лопнула глубоко в душе какая-то ягода, почти перезревшая, сочная, пьянящая, быть может — ядовитая. Надену джинсы, решила Виктория. А краситься почти не буду. Только губы. И глаза чуть-чуть.
Эля сидела в баре с чашечкой кофе за столиком у стены и смотрела на танцующих. «Вика, я опять тебя не узнала, богатой будешь! — «А почему ты одна?» — «Алеша ушел. Тебе понравился мой сын?» — «Эль, не надо только говорить, что ты допускаешь, что он может кому-то не понравиться. Он кто по гороскопу?» — «Ты не меняешься, Викунь, — улыбнулась Элеонора, погладив Вику по руке. — Я соскучилась по тебе, почему ты не звонила?» — «А ты?» — «Ладно, обе хороши. Подруги. Одноклассницы. Вик…» — «Что?» — «Взять тебе кофе?» — «Сиди, я сама возьму. Попозже». — «Можно тебя попросить об одном одолжении? Я сразу, как тебя увидела… Можно?» — «Конечно». — «Обещай». — «Ну, обещаю, обещаю». — «Алешка дико устал от экзаменов, от соревнований, от всего… И он у меня какой-то не такой, как все, ты сама, наверно, почувствовала». — «Да уж, — порхнула Вика пальцами правой руки, сжатой им, убеждаясь, что с маникюром все в порядке. — Почувствовала». — «Красавец, умница, память феноменальная, спортсмен… Но вот с девушками у него как-то — то одна, то другая, то третья, и все какие-то… Понимаешь? Сейчас вот одна… Тамара. И с ребенком уже. А он — студент МГУ, представляешь! Кандидат в мастера спорта, если Бог даст, в октябре в Грецию должен лететь на соревнования. Да и старше она на целых три года. Викунь, ты знаешь, сын для меня — все… — Элеонора виновато посмотрела школьной подруге в глаза. — Бога ради, не обижайся только, ладно? Обещаешь? Это просто так, ну… чтобы посмеяться. В шутку. Не могла бы ты как-нибудь отвлечь его, что ли? Увлечь чуточку. Ты меня понимаешь? Я бы никого, конечно, не могла об этом попросить, но с тобой мы… Я ведь знаю, тебе это ничего не стоит». — «Мне это ничего не стоит», — едва слышно проговорила Вика. «Я не то хотела сказать, ты…» — «Да я поняла тебя, Эль. Я попробую. Но не уверена, что у меня получится». — «А я абсолютно уверена, на все сто процентов! Будь я на его месте, я бы в одночасье голову от тебя потеряла! Эта Тамара из текстильного… хорек по сравнению с тобой. Хоть и в дочки тебе годится, — добавила Элеонора Степановна. — Ты заметила, как он на тебя смотрел там, на пляже? А я заметила. Я сейчас позвоню ему, и он спустится, вы потанцуете немножко, ладно?» — «Зачем так торопиться, Эль? И — что значит, чуточку увлечь? А если…» — «Не говори глупости».