Чей-то крик.
Чей-то бег по мрамору-гравию-траве.
Чьи-то руки прижимают к себе бережно, как плюшевую игрушку.
Знакомый аромат мужских духов. Приветствие зелёного яблока, что-то лесное-свежее-хвойное и лавандовый шлейф.
Можно было много что сказать. Например, «вы спасены». Конец расследования. Красные женские розы на могиле Занзаса, чья-то таинственная любовь, согревающая его одинокие кости. Отчаянная вендетта любовницы. История, где женщина убивает из ревности возлюбленного, пытается убить его несостоявшуюся вдову, а затем погибает сама, пустив себе пулю в голову. Звучит благородно, как возрожденческая трагедия о любви. Намного благороднее, чем правда.
Или можно сказать, что она убила его из сочувствия.
Заложник своей престижной ситуации. Горделивый Марсов сын, с перьями и хвостом енота на языческий манер, с войной в своих жилах. И жизнь — в мирное время, когда давно отзвучали пушки, когда королями и королевами играют лёгкие ладони шахматистов. Его взяли с улицы, и он так и не прижился. Не адаптировался. Не изменился.
Давным-давно Скалл тоже играла по собственным правилам и даже сорвала куш. Но она знала: чтобы сохранить свою личность, не потерявшись в этой жестокой игре навылет, надо знать каждый её закон, каждую традицию, чтобы позволять себе вольности. И даже ей пришлось пойти под венец по расчёту, хотя уж как самой себе клялась, уж как божилась. Занзас не мог не знать всех правил, но он шёл напролом, отчаянно и упрямо, злясь на всё и на всех за то, что мир отказывался жить по его правилам.
За то, что Вария не жила по его правилам.
«Не парься. Никто тебя не винит».
«Уж тебе-то опасаться нечего … Часть корабля, часть команды».
«Сколько для тебя стоит человеческая жизнь?»
Скорбная фигура Леви перед Девой Марией в окружении свеч. Тоска по женщине, научившей его писать, но не тоска по начальнику, что некогда был его идеалом.
Драматичный Луссурия, не проронивший ни слезинки на похоронах, хотя звучал его любимый реквием.
Их всех учили, что когда Небо умирает, разорвав Гармонию, его Хранители сходят с ума, торопят свою смерть или выцветают душой, как фотографии. Офицеры Варии стояли вокруг гроба истуканами Острова Пасхи.
Они все только выдохнули.
Именно поэтому Скалл ничего не сказала Скуало, взявшему её на руки, ни о той женщине, ни о своём секретном знании. Его свежий запах путался в голове. А до этого там сидела пуля. Скалл всегда действовала невпопад и очень решительно после очередной недосмерти. Супербиа уносил свою ношу в особняк. По его рубашке плясала россыпь солнечных лучей из-под густых крон деревьев. Обстановка окружала их, как обычно, сказочная: над травой порхали бабочки, в воздухе раздавалось журчание фонтанов, пели птицы. Ещё свалилась гора с плеч по поводу расследования. И Скалл решилась.
Кто не рискует, тот не пьёт шампанское. Мементо мори, карпе дием, поехали.
— Скуало, — тихо позвала она.
— Чего?
— Слушай… — нервы придали её тону скорости. — Я, может, конечно, и дура последняя, но мне показалось… В общем, я намекаю!
Скуало фыркнул от еле сдерживаемого смешка. Ей даже не надо было смотреть на его лицо, чтобы увидеть ироничную улыбку.
— Очень интересно, ни хрена не понял.
— Я тебе намекаю! — потому что сейчас или никогда, иначе он со своей сквернословной рыцарственностью будет ждать вечность и один день, пока Скалл научится искусству кокетничать. У неё не получалось хоть ты тресни платоническое общение с многозначительными намёками.
— На что?
— На то, — она на набрала в лёгкие воздуха, — на то, что если ты меня сейчас не поцелуешь, то я тебя поцелую! — Пока романтический момент не упущен, надо действовать. Как сказал Джек Воробей: «если ты ждал подходящего момента, то это был он. Иди догоняй». Ну сколько можно-то?
Скуало от неожиданности её чуть не уронил. А потом всё-таки уронил. И сам упал. Нет, не на кровать. Они разлеглись на лестнице, хохоча как два идиота, потому что Скалл сдерживает свои угрозы, а он, видимо, очень долго ждал того поцелуя.
Комментарий к 1. Опустевший трон
Музыка: https://vk.com/fromcloudswithlove?w=wall-112401322_485
Карточный король — выражение, бывшее модным в 17-м веке. Людовик ХIII по некоторым свидетельствам часто кричал: «не делайте из меня карточного короля!» (…) Через эту метафору Дюма обозначает его место. Он — карточный король.
(Лекции Арзамас. Как читать старые книги по-новому. Александр Дюма. «Три мушкетёра»).
========== 2. Невеста во вдовьем платье ==========
Подготовка к свадьбе шла полным ходом, хотя до неё оставался ещё целый месяц. В массовом количестве завозились вино и шампанское; велись бесконечные дискуссии, стоит ли угощать гостей исключительно фамильным алкоголем, или можно разбавить меню. Скуало и Бельфегор, каждый на свой лад, возмущались, что разбавлять их родовые виноградники всё равно что разбавлять кровь, (которой оба весьма гордились).
Луссурия в ответ почти кудахтал, что не все гости предпочтут чистые напитки, почему бы не нанять бармена для хотя бы классических коктейлей. Вдруг кому-то захочется Кубу Либре, Маргариту, Космополитен, Секс на пляже? Леви только тихо переминался с ноги на ногу, но кивал Солнцу. Он не любил вспоминать, что его подобрали в Варию с улицы, но перед изысканной винной картой Гроза терялся, как в своё время перед книгой.
Вайпер считала, что затраты на перевозку бутылок с фамильных виноградников превышают зарплату теоретического бармена на вечер, но закупка алкоголя для коктейлей выравнивала счёт. Скалл же просто заявила, что покуда на праздничном столе будет стоять полусладкое или полусухое розовое, она останется довольна. В общем, по два человека оказались на каждой стороне: за, против и безразлично.
Единственное, в чём они согласились, так это в том, что на свадьбе не будет виски. Ни одной бутылки. Нигде и ни у кого.
О Занзасе в стенах особняка молчали, но порой это молчание говорило куда больше, чем какие-либо слова. Как, например, исключение из праздничного меню его любимого алкоголя. В дань уважения, памяти и забвения одновременно.
Занзас медленно превращался из воспоминания в легенду. Иногда, отвлекшись от бумажной волокиты по присоединению Каркассы к Варии, Скалл приходила к его кабинету, всегда безукоризненно чистому после его смерти, и просто смотрела на опустевшее кресло, облокотившись на дверной косяк. На столе, куда он часто закидывал ноги, стоял тот геометрический порядок, который хозяин не позволял себе в жизни. Комната больше не пахла виски и сигаретами. Из обители страшного чудовища, мимо которой Скалл раньше боялась ходить, кабинет превратился в памятник одиночеству человеческой души. Она прислонялась головой к двери и не смела туда входить.