Виталин, едва открыл глаза, как подумал о вчерашней игре. Опять четыреста рублей. А между тем был в выигрыше рублей восемьсот.
Как это вышло? Сначала он все выигрывал, потом офицер, сидевший напротив, уговорил его войти с ним в долю на ответе и пошел открывать жиры.
Черт его дернул!
А потом он сам открыл три жира, и — готово…
И Виталин стал перебирать в уме все случаи, когда он был в выигрыше и не удерживал его. И — по мере воспоминаний — у него в груди скоплялась мучительная, болезненная горечь. «Сколько же я проиграл?» вдруг мелькнуло у него в голове и при этой мысли он вскочил, как от толчка, мигом оделся и очутился в своей мастерской.
Горничная услыхала шум и показалась в дверях.
— Вам, барин, сегодня чаю или кофе? — спросила она по обычаю.
— Ах, что хотите! Сюда!
Виталин отпер ящик стола, вынул чековую книжку, бумажник и стал считать.
Десять дней несчастливой игры и у него не хватает семи тысяч. Короче: — осталось на книжке восемь тысяч да в бумажнике триста рублей. У жены три тысячи. И все.
Он захлопнул ящик стола и, медленно отойдя к дивану, опустился на него и задумчиво обвел глазами свою мастерскую.
На мольберте стоял натянутый холст, в бокале торчали кисти, на табурете валялись палитра и краски в девственно неприкосновенной чистоте.
И Виталину вдруг стало совестно. Он покраснел и, вскочив, беспокойно заходил по комнате. Ведь не может же он, художник, опуститься до положения игрока, живущего удачей или неудачей?
— Баста! — произнес он вслух, — теперь можно и поработать.
Горничная внесла стакан кофе.
Он велел поставить поднос на табурет подле мольберта, сам сел перед ним и уставился на чистый холст.
Будет, будет картина! Ничего, что месяца три он не брал в руки кисти и безумствовал. Такие развлечения не особенно вредны. Даже необходимы. Зато, какие он перевидал рожи! Какую гамму ощущений он уследил на человеческих лицах!.. Это не пройдет бесследно.
И ему на холсте стали представляться картины. То — внутренность «Café de Paris» при освещении электрических фонарей, то игорный зал, то отдельные эпизоды игры, то отдельные лица. Он взял уголь и стал чертить им по холсту. Вот отставной корнет в потертых рейтузах с лицом Дон-Кихота, вот наглое лицо его приятеля, Кострыгина, еврей, армянин, а вот тот артельщик, который повесился, промотав доверенные ему деньги.
— Папа рисует! — раздался за его спиной голос Саши, и он быстро обернулся, радостный и счастливый.
В дверях мастерской стояла Наталья Александровна в каракулевой кофте, в такой же шапочке, свежая, румяная с мороза, и глядела на Виталина радостным взглядом.
Он понял сразу ее мысли и весело ответил:
— Бросил, хочу работать!
Она только засмеялась в ответ и быстро кивнула головою.
Виталин взял палитру и стал выпускать на нее краски.
— Хочешь завтракать, или подождешь обеда? — спросила Наталья Александровна.
— Подожду обеда, — ответил Виталин, смешивая краски, и взял кисть.
Наталья Александровна села подле него. Саша притащил в мастерскую складную крепость и уселся с нею на полу.
— Это все эскизы, — говорил Виталин, быстро водя по холсту кистью, — типы, которые я видел! Я изображу игру в момент азарта. Увидишь, какая будет картина! Ты думала, что уже всему шабаш? Наталья Александровна кивнула.
— Я боялась. Ты так увлекся игрою. Правда, мы от игры поправили все дела, но теперь я ее проклинала. Это гадость! Пока ты выигрывал, я не думала об этом. Но когда ты стал проигрывать… ты проигрывал чужие деньги и то — тяжело, а если это трудовые, если это последние… ужасно!..
— Ну, таких бы я не проиграл, — с уверенностью ответил Виталин.
— А в первый раз?..
Виталин подумал об этом первом разе и ему на миг стало жутко.
— Теперь Чирков выигрывает, — сказал он: — только он умнее меня. Ходит не каждый вечер.
— Она была и хвалилась. Говорила, тысячу выиграл.
— Мама, купи мне пушку! — закричал Саша, — такую, как мы видели.
— Я куплю! — сказал Виталин, быстро водя по холсту кистью.
— Это кто? — спросила Наталья Александровна, указывая на Кострыгина.
— Тот, кто свел меня в клуб. Приятель. Кажется, маклер, или какой-то агент.
— Прямо разбойник.
— Вроде этого! — засмеялся Виталин. — Я хотел еще зарисовать маклера, который помог мне тогда отыграться, и все не могу схватить его рожи. Вот так и мерещится, а на холст не дается…
— Кушать подано, — доложила горничная.