Я проанализировала свои смутные ощущения.
– Пожалуй.
– И вам очень не хочется идти сейчас домой.
Я машинально положила руку на обложку книги, чтобы скрыть дрожь пробежавшую по лопаткам. Том был тёплым. Словно мистические метаморфозы мира Кафки стали оживать, наполняться кровью и жизнью.
– Не хочется…
– Вы любите фиалки и незабудки. И терпеть не можете гладиолусы и пионы, – подвёл итог мужчина.
– А вы обожаете самолёты и ненавидите цирк, – я не знала, откуда пришла эта мысль. Она всегда жила во мне.
Он спокойно кивнул и встал.
– Подождите здесь пять минут. Я скоро вернусь.
Не дожидаясь ответа, мужчина быстро вышел из кафе. Я знала, что вернётся.
Он поставил на столик небольшой прозрачный стакан. Для лилово-сиреневого марева фиалок никакой другой посуды в кафе не нашлось. Он не вручил их мне торжественно, как делают многие мужчины, страшно гордые своим рыцарским подношением. Просто привнёс в нашу с ним вселенную прохладный туман неброских цветов. На Луне он их что ли добыл? Или синтезировал из ночных туч?
– Здесь недалеко круглосуточный цветочный магазин, – развеял он мои подозрения. – Сегодня четверг?
– С четверга на пятницу, – уточнила я.
– Тогда до следующего четверга на пятницу.
Он поправил взъерошенный под дождём букетик и ушёл, не оглядываясь.
Такси я вызывать не стала. Шла, подставляя струям небесной воды пылающее лицо. Мне хотелось, чтобы одинокие капли падали на мои веки, губы, щёки. Хотелось, чтобы они обрели покой и перестали вить паутинки ненужных, чуждых им тропинок. Хотелось, чтобы они не стекали в пыль и не превращались в бездушную, тоскливую грязь. Пытаясь согреть как можно больше дождинок, я подставила им ладони. Неприкаянные машины всё шарили своими потерянными огнями по тёмным подворотням, всё искали.
Мой муж, как обычно, сидел у компьютера. Он очень хороший человек. Его было жалко, как те капли, которые я пыталась обогреть своим теплом. Наверно, ему тоже было холодно, но он этого не знал. Так был погружён в свои замысловатые программы. Жаль, как те машины, но он никого не искал. Он даже не замечал, что его трясёт от холода и одиночества. Но согревать того, кто не чувствует этого ледяного дыхания – пустое дело. А, может быть, ему нужно просто другое тепло?
– Я ухожу, – сказала я спине.
– Сейчас, сейчас…
Ему что-то нужно было срочно доделать, потому что, если отвлекаться во время такой тонкой работы, можно загубить неделями вынашиваемый проект. Я его понимала. Но согреть не могла. Про него я ничего не знала. Знала только, что сейчас по ночному городу идёт большой, неуклюжий, бородатый мужчина и ему тоже жалко бегущие куда-то безоглядно машины.
Боль является чудодейственным средством, которое пробуждает радость.
Лууле ВиилмаВ голове гудело, как в трансформаторной будке. Ломило всё: лоб, виски, затылок. В глазницах пожар. Во рту авгиева конюшня. Махорыч страдал. Господи, хоть бы глоточек пивка! Он бессмысленно таращился на дверь пивной и дрожал той мелкой непрекращающейся дрожью, какая знакома всякому горемыке со стажем. Зря он приплёлся сегодня сюда. Сердобольный бармен Колян, выносящий порой страждущим недопитое клиентами пиво, не работал. Не его смена. У барной стойки мельтешился незнакомый парень, которому не было никакого дела до мучений потрепанного жизнью и возлияниями мужика у дверей.
Махорыч тоскливо взирал сквозь стеклянную дверь на пару подвыпивших весельчаков. Они о чём-то громко говорили, хохотали и то и дело похлопывали друг друга по спинам. Перед ними на столе выстроился ряд пустых кружек из-под пива. Прозрачный графинчик лукаво посверкивал оранжевым бликом. За долгие годы Махорыч научился безошибочно определять – нальют-не нальют, если со всей искренностью описать свои муки. Эти точно не нальют. Махорыч примагнитился взглядом к очередной кружке в руке одного из посетителей. Кружка поднялась в воздух, описала дугу и неуклонно двинулась к губам весельчака, сидящего у окна. Махорыч почувствовал, как ноги затряслись сильней. Он сглотнул слюну в унисон с чужим глотком пива.
– Ы-ы-ы-ы, – тихо заскулил Махорыч.
– Тяжко?
Подсматривающий за чужим праздником жизни Махорыч испуганно оглянулся. Это мог быть сердитый мент. А от них добра не жди. Перед ним стоял высокий темноволосый господин в длинном чёрном пальто. Глаза странные – мрачные со смешинкой. Как правило, такие не наливали, но, если у них бывало хорошее настроение, могли ссудить на безвозмездной основе рублей двадцать, а то и пятьдесят. Махорыч снизу вверх заглянул в шоколадные глаза господина и вздохнул.