И лишь одно из писем было написано превосходным каллиграфическим почерком. Но оно было совсем коротким.
«Любезная Констанция, Вы злоупотребляете моим терпением. Вы не хуже меня знаете, почему именно я не могу исполнить то обещание, что я Вам дал. Впрочем, я вполне понимаю, что Вы имеете право на обиду, и если Вам недостаточно извинений в письме, то я готов принести их Вам лично.
Прошу Вас, перестаньте меня избегать. Нам слишком многое нужно обсудить. Буду ждать Вас у памятника Ричарду Десятому, что на Лерейской набережной, в субботу в два часа пополудни.
Искренне Ваш А.Р.»
Это точно не было письмо от мужа. Возможно, у моей матери был возлюбленный, и именно он был моим отцом. И когда барон Бриан об этом узнал, он просто выгнал обманувшую его жену вместе с ребенком? Тогда становилось понятным, почему Констанции никто не захотел помочь
Она надеялась, что ее возлюбленный женится на ней, а он не сделал этого. Возможно, он был женат.
Но всё это были не более, чем мои догадки. Вряд ли Констанция делилась этим с Рут или с кем-то еще. И искать ответы на свои вопросы мне нужно было точно не в Шато-Тюренн или в Гран-Лавье. Чтобы хоть что-то узнать о своих родителях, мне следовало отправиться в Анси, а то и в Терренвиль. Но на это нужны были деньги.
В багажном сундуке экипажа, в котором я прибыла в дом матери, не было никаких вещей. Ни одежды, ни обуви, ни документов. Рут удивилась, что у меня не было с собой столь необходимых для каждой молодой девушки нарядов, но я сказала, что в пансионе нам выдавали форменные платья и туфли, и иметь свою одежду не было никакой необходимости. Такое объяснение ее вполне удовлетворило.
Хорошо, что она плохо разбиралась в вопросах обучения в пансионе, а иначе непременно знала бы, что у выпускницы учебного заведения должна быть хоть какая-то бумага о его окончании. Но ни диплома, ни аттестата, ни какого-то другого документа у меня не было, а значит, все разговоры о пансионе были просто разговорами.
— А что матушка рассказывала вам обо мне? — спросила я Рут.
— Да почти ничего, мадемуазель. До недавнего времени мы и знать не знали, что у мадам Бриан есть дочь. Она никогда прежде не говорила о вас. Впервые я услышала об этом пару месяцев назад. Хозяйка вдруг велела мне сесть за стол напротив нее и сказала, что скоро сюда приедет Эльвира, ее единственный ребенок, которому она хочет передать свое дело. Я сначала подумала, что вы еще совсем крошка, но мадам сказала, что вам уже двадцать. Тогда я спросила, где же ее дочь была столько лет. А она сказала, что в пансионе для благородных девиц, куда ее отдали еще маленькой, чтобы научить хорошим манерам и прочему, что надлежит знать всякой приличной барышне. Я полюбопытствовала, как вы выглядите. А она ответила, что не знает, потому что всё это время вас не видела. Признаться, я тогда даже всплакнула, уж до того мне вас было жалко! Мыслимое ли дело, чтобы ребенок столько лет был вдали от семьи, без материнской ласки? А мадам прикрикнула на меня и сказала, что это не моего ума дело.
Рут смотрела на меня с жалостью, должно быть, ожидая, что я поведаю ей о том, как тоскливо мне было в закрытом пансионе. Но в этом я ее разочаровала. Про пансион для благородных девиц я знала не больше, чем она сама.
Убедившись, что Рут не могла сообщить мне более ничего ни о моем происхождении, ни о том, где я провела все эти годы, я перешла к другой волнующей меня теме.
— А сколько денег матушка должна была модистке, мельнику и мяснику?
Но служанка не смогла ответить и на этот вопрос. Вернее, смогла, но лишь частично.
— Все расчеты ваша матушка предпочитала вести сама, не посвящая в это нас с братом. Вот только после ее смерти мясник и мельник приезжали сюда по очереди, чтобы выяснить, кто унаследует дом и сможет расплатиться по долгам мадам Бриан. Так вот мясник — Жан Боке — сказал, что ваша матушка была должна ему восемь серебряных монет. А Климент Ландо — мельник — надеется получить пять серебряных монет. Оба они люди уважаемые, так что врать не стали бы.
Мне ужасно хотелось спросить, сколько серебряных монет образуют одну золотую, но это был слишком опасный вопрос. Такое наверняка должны были знать даже дети, а уж тем более девица двадцати лет.