А ведь когда-то просыпаться с петушиными криками было мне не в диковинку. Мы с папой кур не держали, но они были у многих наших соседей и по утрам будили не только своих хозяев, но и нас.
— Что же вы, мадемуазель, так рано встали? — заохала Рут. — Коко разбудил?
Значит, петуха звали Коко.
Сама она, судя по всему, встала еще раньше, чем он. Сейчас, когда я вышла на кухню, она уже ставила в печь пироги — на сей раз ягодные. А в большом котле уже кипела вода.
Когда я села за стол, она поставила передо мной глиняную кружку с травяным чаем, от которого по всей кухне шел сумасшедший аромат, и пузатый деревянный бочонок с мёдом.
— Кип умеет добыть самый лучший мед, какой только бывает! — сказала она и горделиво улыбнулась.
Было видно, что она любила своего брата.
— Не скучно вам тут, в лесу? — спросила я, с удовольствием отхлебывая душистый чай. Я угадала мяту, чабрец, смородиновый лист. Но на самом деле трав в нём явно было гораздо больше.
— Скучно? — рассмеялась Рут. — Да когда же нам тут скучать? Утром надо со скотиной обрядиться — коров подоить, лошадей из конюшни вывести, курам корма насыпать, яйца собрать. Потом печь растопить, хлеб испечь, обед приготовить. Посуду помыть, белье постирать, а там уж и ужин. Снова коров подоить, в хлеву их да овец запереть.
Я и сама выросла в деревне, а потому прекрасно знала, сколько работы нужно делать хозяйкам каждый день. И это была та работа, которую не отложить на завтра или послезавтра. А здесь хозяйство было отнюдь не маленькое, и я восхитилась тем, что она управлялась со всем одна.
— Но вы прежде, должно быть, в деревне жили? — предположила я. — Вы сказали, что стали работать у моей матери только пять лет назад.
Рут вдруг помрачнела.
— Ох, мадемуазель, про то мне и вспоминать не охота. Но вы правы. Дом у нас был в деревне. Может, и не из самых лучших, но теплый, добротный. И хозяйство опять же. А когда отец умер, дом Киприану должен был достаться. И дом, и участок возле дома, и еще поле капустное на другом конце деревни, где наш дядя жил, младший брат отца. А поле то у оврага было, на нём всегда урожаи плохие были. А дядюшка наш — репейник ему в зад! — предложил нам то поле ему продать. Мы и обрадовались — мы с Кипом на эти деньги лошадь хотели купить. Поехали бумаги подписывать в ближайший город. А ни я, ни брат грамоты совсем не разумеем. Понадеялись, что дядя — родной человек — не обманет.
Голос ее дрогнул, и она отвернулась, шмыгнула носом.
Я уже догадалась, что произошло. Сама после смерти папы оказалась такой же дурой. Только не дяде доверилась, а своему жениху.
— Кип подписал, где сказали, а потом оказалось, что он тем самым дом с основным участком дядюшке передал. И будто бы даже деньги получил за это. Только я вам поклясться могу, мадемуазель, что никаких денег от дяди мы и в руках не держали.
— Вам нужно было обратиться в суд!
Она горько усмехнулась:
— Да куда же нам со свиными рылами да в калачный ряд? Чтобы тяжбу начать, в суде денежку заплатить нужно было — целых пять серебряных монет. А у нас даже медяка тогда не было. Так и оказались мы на улице. И хорошо, что ваша матушка тогда как раз искала себе кого в услужение. И хотя ей дядюшка про Кипа немало дурного наговорил, она была женщиной умной и на его напраслину не повелась. А брат мой хороший, добрый. Доверчивый только как телок. Его же, как он наследства лишился, и невеста бросила. Дело уж к свадьбе шло. Но за безземельного недотепу Агата идти не захотела. Нет, я ее не осуждаю. Рыба ищет где глубже, а человек где лучше. Она за сына мельника потом замуж вышла. Ох, и утомила же я вас своей болтовней, барышня! Вы бы отдохнули еще. А как завтрак будет готов, я вас позову. А может, комнату вашей матушки поглядеть хотите? Там у нее красивых платьев много осталось. Если захотите, я вам их перешью. Она модницей была, каких поискать.
Она показала мне комнату Констанции, и я переступила ее порог со смесью страха и любопытства.
Эта комната была больше и светлее, чем моя. На окне тут висели красивые шторы, а кровать была закинута явно дорогим парчовым покрывалом.
— Вот она, шкатулка-то, — указала Рут на стоявший на столе деревянный ларец. — Да только там, кроме бумаг, и нет ничего.
Она вернулась на кухню, а я открыла шкатулку. Документы матери интересовали меня сейчас ничуть не меньше, чем пропавшие драгоценности. Вот только я была не уверена, что смогу хоть что-то прочитать.
Я понимала то, что здесь говорилось, но умею ли я читать на этом языке?